Канон нам почти не мешает
Члены команды «Игра на чужом поле» играли во многие игры, но иногда не хватает одной маленькой детали, чтобы остаться по-настоящему удовлетворенными. Мы решили исправить это. Нет, канон нам не так уж и мешает, особенно, если можно что-нибудь в нем изменить и дойти-таки до высот блаженства. Если вы тоже недовольны тем, как разработчики любят ваших любимок — мы ждем вас!
Название: Кот и волны
Канон: Pillars of Eternity
Пейринг/Персонажи: Алот!танцор в «Дикой Кобыле», Текеху/ж!Хранитель(аумауа)
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP, драма
Кинки: вуайеризм
Тема тура: 2+1, кот все видел
Рейтинг: R
Размер: ~2300 слов
Содержание: Хранительница и Текеху очень хотели развлечься, но никто и не подозревал, чем закончится эта ночь.
Предупреждение: Стекло для любителей Алотика
Они ввалились в «Кобылу» глубоко за полночь, когда Пристань Королевы давно опустела, и лишь из ярко освещенных окон таверны все еще грохотали песни и пьяный смех. Кровь Кири вскипела, как только они переступили порог, хотя лишь мгновение назад она чувствовала ужасную усталость, смешанную со злостью и толикой отчаяния. Слишком долго небо лежало на ее плечах тяжестью, подобной каменному кулаку Эотаса, и сегодня она твердо решила забыться. Хотя бы на ночь. Хотя бы на несколько часов.— Тут уже горячо, я говорю, — подмигнул Текеху, мягко подталкивая Кири в спину. — Но с тобой станет еще жарче.
Она обернулась и влажно поцеловала его в полуоткрытые губы. Текеху игриво отстранился, но лишь для того, чтобы наградить Кири нахальным взглядом, полным очевидных обещаний. Она в ответ провела ему ладонью по щупальцам на голове, чувствуя, как они шевельнулись, реагируя на ласку. С Текеху было легко. Они с Кири понимали друг друга с полувзгляда — во всяком случае тогда, когда речь шла о сексе и развлечениях.
Жинтель смерил Текеху недовольным взглядом, но лишнего не обронил — с возмутителем спокойствия теперь всюду ходила Хранительница из Каэд Нуа, слухи о храбрости и суровом нраве которой опутали Некитаку сверху донизу. А еще она отлично платила, так что отваживать подобного клиента Жинтель, видимо, не решался, хоть и явно предпочел бы, чтобы Текеху держался подальше от его заведения. Кири наклонилась к стойке так, чтобы ее лицо оказалось на одном уровне с лицом кабатчика и вкрадчиво проговорила:
— Есть у тебя тут что-нибудь особенно интересное, старина? Ну помимо вина, которое, как ты помнишь, я возьму самое лучшее?
Жинтель растянул губы в лукавой усмешке, потер подбородок, а потом произнес, указывая пальцем в сторону лестницы:
— Там, наверху, сегодня танцует аэдирская диковинка. Если будешь с ним ласковой, то, может, даже уговоришь на приватное представление.
— И чем же он, — Кири осеклась, чтобы внутренне убедиться, что услышала правильно. Он. — Такой диковинный?
— Он странный, — пожал плечами Жинтель, снова взявшись натирать стаканы. — Вроде бы гордый и неприступный, а через мгновение начинает вести себя как портовая девка, будто бы в нем два человека сразу живут. Клиентам нравится. Еще ходят слухи, что он — маг, но это уж точно полный бред. Какому магу взбредет в голову зарабатывать танцами в таверне? В общем, сами посмотрите, сударыня. А если не понравится, Рабуна сегодня свободна. — И Жинтель подмигнул Текеху. Тот лишь непонимающе вскинул бровь.
Кири кивнула, ослабила ворот рубашки и потянула Текеху за руку к лестнице. Тот, уже успев ухватить со стойки бутылку с вином, не слишком сопротивлялся. Музыка звучала все громче и громче, отдаваясь где-то под ребрами, и Кири вновь поклялась себе забыть обо всем хотя бы на один вечер. Пару глотков вина ознаменовали начало веселья.
Искать того, о ком толковал Жинтель, долго не пришлось. Верхняя зала гудела и шумела, все ее посетители устремили взгляды к постаменту в центре, убранному лиловым шелком. Лишь пара моряков из Латунной Цитадели угрюмо пили в углу, не принимая участия во всеобщем веселье, и в иные дни Кири, скорее, присоединилась бы к соотечественникам. Но не сегодня. Разум туманило вино, в голове гремели разухабистые островные напевы, а жар тела Текеху, крепко прижавшегося к ней со спины, дурманил почище дыма белолиста.
— Погоди, — шепнула Кири, чувствуя, как горячая ладонь оглаживает ее бедро. — Мы ведь пришли за диковинкой, так?
— Мать-Нгати, — картинно оскорбился Текеху. — Ты сведешь меня с ума этим ожиданием, я говорю.
— Потерпи, дорогой, — Кири похлопала его по бедру, укрытому плотной тканью юбки. — Говорят, ожидание может вознаградиться вдвойне.
Текеху лишь что-то невразумительно простонал, а Кири все-таки попыталась рассмотреть происходящее на постаменте получше. Там танцевал эльф. Он не был тощим, подобно многим из его народа, — скорее, гибким и жилистым, будто часто упражнялся с чем-то потяжелее винного бокала. Темные волосы, прихваченные у лица двумя блестящими бусинами, на затылке были стянуты в свободный узел, из которого на спину выбивались прядки. Аэдирские одежды были, скорее, тем, что обнажает тело, нежели тем, что скрывает, — Кири подозревала, что из диковинно переплетенной тоги намеренно удалили пару-тройку частей. Она схватила Текеху за руку и потянула за собой, ближе к постаменту. Теперь стало видно получше. Светлая тонкая кожа, яркие зеленые глаза, наградившие Кири и Текеху на редкость надменным взглядом — будто бы паренек был не танцовщиком из портового кабака, а каким-нибудь аристократом, дорогу которому посмели перейти пара грязных островитян. Кири потянулась к кошелю на поясе, вытащила наощупь пару-тройку монет и кинула на шелковые тряпки, устилавшие постамент. Взгляд не стал добрее — скорее, наоборот, в нем добавилось гневного огня. И Кири почувствовала, что ее это необычайно возбуждает.
— В нем есть стержень, я говорю, — промурлыкал ей на ухо Текеху, вторя ее собственным мыслям. — Я бы посмотрел, как ты учишь его покорности.
Кири усмехнулась и распустила завязки рубашки еще сильнее. Становилось жарко.
— Позже, — шепнула она в ответ. — Мне нравится смотреть, как он танцует.
Она вперилась в паренька взглядом, будто оглаживая, не прикасаясь, острые скулы, изгибы горделивой шеи, ключицы, видневшуюся из-под тоги грудь. Эльфик продолжил танцевать, но Кири могла поклясться, что он словно уворачивался от ее плотоядного взгляда. Она бросила еще пару медяков. Он сердито свел брови, а потом... потом его лицо вдруг перекосила гримаса не то боли, не то злости, а через мгновение он наклонился к Кири и произнес странным визгливым голосом:
— Что, понравился тебе мальчонка, а, дылда островитянская? Сколько заплатишь за то, чтобы позаимствовать его на вечерок?
— Он и впрямь умеет удивлять, я говорю, — усмехнулся Текеху и приобнял Кири за пояс. — Я бы задумался о том, на что еще он горазд, дорогая моя, — и не поскупился бы серебром.
— Сколько ты хочешь? — хрипло спросила Кири.
Эльф криво улыбнулся и ответил все тем же странным голосом:
— 500 медяков, — и добавил чуть погодя: — Не торговаться, если вас двое.
Кири кивнула, протянула руку в приглашающем жесте, и эльф закончил танец, вызвав недовольные возгласы со стороны занятых зеваками столов. Кири обернулась в тот конец залы и смерила пьяную толпу свирепым взглядом. Впрочем, никто и не решился спорить дальше — они отлично понимали, что уже давно прошли стадию, когда еще можно удержаться на ногах.
— Сюда... пожалуйста, — произнес эльф, и на этот раз его голос звучал совершенно иначе. Стеснительно, даже испуганно. Кири нахмурилась, но не стала задавать вопросов, а лишь последовала за ним в одну из приватных комнат.
Когда за ними закрылась дверь, она почувствовала, как Текеху в конец отказало терпение. Его руки заскользили по ее телу, добрались до груди под тканью полураспахнутой рубашки и требовательно сжали.
— Ты хочешь взять его к нам, — Текеху кивнул в сторону эльфа, усевшегося на край широкой кровати с натянутой спиной. — Или пускай смотрит?
Кири на мгновение задумалась. С одной стороны, она с наслаждением бы позабавилась с хрупким тонкокостным юношей, которого теперь, рассмотрев поближе, она вполне могла назвать красивым, но с другой... Что-то царапало ее в его странном поведении. В нем и впрямь будто жили две совершенно разных личности, но если одна, с которой она столкнулась в общей зале, вполне могла принадлежать опытному жиголо, то другая... другая пробудилась сейчас в напряженном, застенчивом юноше, неосознанно сминавшем полинялое покрывало на постели. Ей очень хотелось во всем разобраться, но вино нещадно туманило разум, а дыхание Текеху на ее затылке уже разожгло пожар где-то пониже живота.
— Пускай смотрит, — сказала она. — Только не сильно-то его пугай, дорогой мой.
А потом обратилась к эльфу.
— Если захочешь, можешь присоединиться, дружок. Но лучше смотри. И не отворачивайся.
— Когда ты еще увидишь, как плещутся в своей страсти две самые красивые рыбки Архипелага? — добавил Текеху понизившимся почти до хрипоты голосом. — Лови момент, я говорю.
Руки Текеху побывали везде: на сосках и бедрах, на боках, прикосновения к которым Кири почти не выносила, если не была изрядно возбуждена, на тонкой коже у самого ее естества, уже пылавшего от желания. Эльф на кровати смотрел на них широко открытыми глазами, и его собственная рука невольно тянулась куда-то между худых бедер. Кири расставила ноги пошире, чтобы открыть путь пальцам Текеху, тут же скользнувшим по ее влажной вульве, и гортанно застонала, невольно прикрыв глаза. Горячие волны прокатывались по ее ногам и животу, предвещая, что самая большая накроет ее совсем скоро, и Кири пробормотала, откидывая голову на плечо Текеху:
— Давай, возьми меня уже.
И он не стал спорить. Она услышала, как он одним движением распахнул ткань вышитой юбки, затем тугая головка ткнулась ей сначала в бедро у самого паха, а потом — в жаждущее проникновения влагалище. Кири положила руку на низ живота, чувствуя, как в ее нутре отдаются сильные размеренные толчки, а потом, открыв, наконец, глаза, уставилась на эльфа. Тот тяжело дышал, и его ладонь под тогой совершала абсолютно понятные движения.
— Давай, малыш, — выговорила с трудом Кири. — Сделай и себе хорошо тоже.
Эльф зажмурился и закусил губу, его брови сошлись на переносице. Он дрочил на их совокупление уже совершенно не стесняясь, откинув полу тоги в сторону, чтобы придать движениям ширины и скорости. Текеху рычал в затылок Кири, его руки крепко держали ее за бедра, а мощные удары в самую глубину ее тела все сильнее и сильнее приближали неизбежное. Обжигающая волна, зародившись там, где ее почти болезненно растягивал член Текеху, разлилась по телу Кири и едва не сбила ее с ног, но она чудом удержалась, уперевшись рукой в стену. Тут же сдавленно застонал и эльф, и Кири, помотав головой и сбросив с глаз поволоку оргазма, с удовлетворением увидела, как на его бедре поблескивают капли семени.
— Это было прекрасно, я говорю, — мягко и устало проговорил Текеху, упираясь лбом в ее плечо. — В иной день я бы всю ночь радовал и тебя, и нашего дорогого гостя ласками, но, признаться, немного устал за сегодня. Не желаешь прилечь?
Кири молча кивнула. Эльф снова поднял на нее испуганные глаза, потом суетливо принялся вытирать свои бедра краем тоги. Кири махнула рукой, дескать, брось.
— Ложись с нами и отдохни до утра, — не приказала, лишь предложила она. — Я все оплачу.
К ее удивлению, он согласился, не колеблясь.
Кири быстро провалилась в сон, но, по обыкновению своему, спала недолго. Когда она проснулась, в окно уже пытался пробраться первый утренний свет, но комната все еще оставалась полутемной. Кири присела на постели и с силой потерла пальцами виски. Текеху лежал слева от нее, вальяжно развалившись на подушках, и лишь край расшитого одеяла прикрывал его чресла. Справа, скрутившись калачиком, спал эльф. Спал неровно, тревожно, то и дело вздрагивая и ворочаясь. Кири осторожно протянула руку к его темным волосам, но потом отдернула и задумалась. Любопытство редко доводило до добра, но сейчас она удержаться не могла. В нем было что-то... неправильное, нездоровое, явно приносящее ему тревогу и страдания. Она прикрыла глаза и потянулась к его душе.
«...Вы странно ведете себя, Корвайзер, — злой смех, сверлящий уши. Раздражение. Страх. — Неужто вы пристрастились к свефу?
Бежать, бежать, спрятаться в своей комнате, чтобы никто не узнал, чтобы никто не увидел, как приходит она. Он уже почти перестал спускаться в общие залы после уроков, а за обедом пытается поесть как можно скорее, а лучше — унести тарелки в свою келью, потому что каждая секунда в обществе сокурсников может оказаться фатальной.
...Матери не нужен рыцарь-волшебник. Не нужен. Не ей, конечно, а эрлу. Может, отец был не так уж и не прав, возненавидев его? Но ничего. Новые покровители ему помогут. Может быть, он даже найдет способ избавиться от нее. Нужно только стать по-настоящему полезным.
...Проклятый Дирвуд, отвратительное, грязное место. Сколько он уже скитается по нему, не разбирая дороги? Его связной не выходит на контакт. Может быть, он уже погиб... А куда деваться ему самому? Куда теперь идти?
...Нет ни одного корабля, идущего в Аэдир. Есть лишь странная шхуна, что следует в Архипелаг Мертвого Огня. Возможно, он найдет себе место хотя бы там? Может быть, там она не будет так пугать всех вокруг, и он сможет спокойно жить?
...Работа не хуже остальных. Это, конечно, она его убеждает. Какая же грязь. Какая мерзость! Он ненавидит эти сальные взгляды, эти потные руки на его теле, это болезненное опустошение наутро... и понимание того, что всю ночь накануне он не был собой. Он не может быть собой здесь — иначе его сначала вывернет, а потом он сойдет с ума. Хорошо, что есть она. Она берет на себя клиентов, а он хотя бы частично что-то забывает. Как его зовут? Может, она подскажет? Боги, он помнит свое имя, конечно же, помнит...»
Кири вынырнула из глубин его души как из темной, вязкой трясины, в которой едва нашла тонкую соломинку, чтобы зацепиться. Ее трясло так, будто за окном была не жаркая Некитака, а зимний Дирвуд, и камин никто не затопил. Эльф словно тоже почувствовал, что она сделала, проснулся и резко вскочил на кровати, уставился на нее все еще сонными глазами, впрочем, полными ужаса.
— Тише, — она осторожно коснулась его холодной руки, стараясь не дрожать. — Не бойся. Я не причиню тебе зла. Я — Хранитель.
Он непонимающе посмотрел на нее, потом вздрогнул, будто очнувшись, и кивнул.
— Ты... там Пробужденная душа, да?
Он горько усмехнулся.
— Да, — его голос звучал тихо и сдавленно. — Но... но я уже вроде как не против. Без нее я бы тут умер от голода. Это звучит странно, ведь раньше я считал ее своим проклятием.
Хорошо, что Текеху спал крепко. Они проговорили до самого утра, и Алот — паренька звали Алотом — рассказал ей, как из аколита знаменитого Брагганхила превратился в танцора в таверне на Пристани Королевы. Как спутался когда-то со Свинцовым ключом, а потом и им оказался не нужным. Как на последние деньги доплыл до Архипелага, надеясь, что ему хотя бы здесь удастся найти себе применение. Как пытался попасть в ученики к Аркемиру или прибиться к анимантам в Шпиле, но никто его не принял, сочтя слишком странным — она, чувствуя его смятение и страх, стала вырываться наружу слишком часто... Как, скитаясь без медяка в кармане, он оказался здесь.
— У меня на корабле есть место, — без толики сомнения сказала Кири, чувствуя, как за спиной шевелится, просыпаясь, Текеху. — И мне пригодится умелый маг.
Алот неверяще улыбнулся, но потом уверенно кивнул.
Из «Кобылы» они уходили уже втроем. И Кири еще никогда не была настолько уверена, что не ошибается.
Название: Спящая
Канон: Dragon Age II
Пейринг/Персонажи: Мариан Хоук/Себастьян Ваэль, Себастьян Ваэль/спойлерАндрасте
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP
Кинки: вуайеризм, UST
Тема тура: кот все видел
Рейтинг: R
Размер: 762 слова
Предупреждение: крэк
Мариан Хоук была просто до неприличия пьяна. Иначе ей бы никогда не пришло в голову ошиваться поблизости Церкви столь поздним вечером. По дороге домой из «Висельника» ноги словно сами понесли ее сюда.Ну… Мариан нащупала в кармане фляжку, в которую предусмотрительно плеснула ячменного эля. Не совсем сами собой, но что поделать, если Себастьян такой милаха.
Мариан остановилась под тусклым, облепленным мошкой фонарем, вынула кинжал и принялась рассматривать себя в узком отражении полированного лезвия. Лицо вроде чистое, Мариан оскалилась, проверяя, не застряли ли между зубов остатки сушеного эльфийского корня, — все в порядке. Ну а покрасневшие белки глаз никогда ее не портили.
Себастьян… Мариан закусила губу, сдерживая улыбку. Голубоглазый красавчик, настоящий принц, мечта любой девушки, от высокородной монны из Верхнего города до портовой торговки. Не то чтобы она принимала всерьез его россказни — весь этот бред про принца в изгнании, укрывшегося в лоне Церкви, — но он ей нравился, и Мариан была не прочь свести знакомство поближе.
Я просто постучусь в его комнатушку и приглашу выпить со мной, сказала себе Мариан, поднявшись по ступенькам, ведущим к Церкви, и толкнув тяжелую дверь. Ничего такого, просто выпьем, как друзья. Он расскажет мне про свой Старкхэвен и дворец, я — про Лотеринг и ферму, мы поймем, как много у нас общего и…
Что именно «и», она не додумала, потому что серая пустая темнота, которую она рассчитывала увидеть на пороге, была размечена золотистыми лучами света, льющимися из щелей двери в подвал.
Мариан огляделась — Церковь была пуста, если не считать колыхающихся теней на полу.
Проворно сбросив тяжелые башмаки, Мариан вся подобралась и, беззвучно ступая, подошла к двери. Кинжал привычно лег в ладонь, словно одно с ней целое. Заперто. Замок оказался хилым, как дядя Гамлен после попойки. Хмыкнув, Мариан вынула отмычку и осторожно придержала скрипучую дверь, оставив узкий проем, только чтобы проскользнуть внутрь.
Воры и шпионы, разбойники, убийцы, одержимые, мятежные маги, одичавшие эльфы, кунари, одурманенные храмовники — жизнь в Киркволле подготовила ее ко всему.
Но не к тому, что она увидела.
Ее золотой принц… Мариан ахнула и присела в углу, за громоздким ларем, укрытым пыльным церковным тряпьем. В глазах слегка двоилось, но это не мешало ей видеть каждую деталь так же ясно, как днем.
Свечи стояли вдоль стен, заливая подвальную кладовую дрожащим светом. А в центре стоял алтарь — так показалось Мариан, хотя это больше походило на каменное ложе. На нем — Себастьян, обнаженный, смуглую влажную кожу золотят теплые отблески; к покрытому испариной лбу прилипла темная прядь.
Мариан жадно обшарила его взглядом: сведенные судорогой мышцы груди, вздутые вены предплечий, напряженный мускулистый живот. Лобок, поросший густыми волосами. Себастьян двигался, медленно и ритмично, удерживая себя на весу одной рукой, а другой лаская мраморно-белую женскую грудь, точеную, с крупным выпуклым соском. Женщина лежала на боку, обратив скрытое тенью лицо в сторону Мариан, и, казалось, сладко спала. Растрепанные волосы разметались по подушке. Она была задрапирована до пояса, но ткань не скрывала округлого, бесстыдно выставленного напоказ бедра.
Себастьян тяжело, отрывисто дышал, ускоряясь с каждым движением. Мариан рассмотрела, что, оставаясь безучастной, женщина прячет лицо в сгибе локтя, словно стыдясь того, что с ней делают. Не шевелится. Молчит.
Мужские стоны становились все громче.
Мариан прокрутила кинжал в руке. Стыдное возбуждение перемешалось с тошнотой.
Вот тебе и старкхэвенский принц. Все это мудачье одинаковое. Заманил к себе какую-то из строивших ему глазки девиц, опоил, обездвижил и трахает. Наверняка поутру выкинет ее, бесчувственную, на задворки, а несчастная и не сообразит, что с ней произошло, когда оклемается.
Это не ее дело, но она не простит себе, если не вмешается.
Мариан встала, пошатнувшись. Все-таки последняя пинта в «Висельнике» была лишней. Если придется драться, не факт, что преимущество на ее стороне.
— Эй, отвали от нее!
Мариан вложила в эту фразу все презрение, отпущенное ей Создателем.
Себастьян замер. Красивое лицо исказилось стыдом, яростью, негодованием. Выпрямившись, он явил Мариан торчащий, налитый кровью член.
— Ты в порядке? — она склонилась над женщиной. Та была неподвижна, как… как изваяние.
— Срань Создателя.
Себастьян подобрал рубашку и обмотал ею бедра.
— Андрасте, спящая нагой. Копия известной статуи работы Арванда де Гласа. Чтобы заказать ее и доставить сюда, я истратил остатки старкхэвенского наследства.
— Ммм, — неопределенно сказала Мариан, не зная куда девать глаза и поэтому заинтересованно рассматривая выпуклость в Себастьяновом паху. — Как же, блядь, неловко. Я думала, это живая девушка. А она, оказывается, не совсем.
Себастьян красноречиво поднял брови.
— Что ж… не стану мешать.
Мариан попятилась к выходу.
Оказавшись на улице, она жадно глотнула сырого воздуха, утихомиривая безумно бьющееся сердце, закрыла горящее лицо ладонями. В этот миг она бы отдала все, что у нее есть: краденую цепочку, пару последних золотых из заначки и полупустую фляжку эля в кармане, — лишь бы оказаться в той подвальной каморке, на ложе-алтаре.
Почему никто не сказал ей, что у Андрасте были такие охренительные сиськи?
Название: En'ca minne
Канон: Кровная вражда. Ведьмак: Истории
Пейринг/Персонажи: Рейнард/Мэва/Гаскон
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP
Кинки: трисом, секс без отношений, неозвученные чувства
Тема тура: 2+1
Рейтинг: NC-17
Размер: 3140 слов
Предупреждение: крооооохотные элементы слеша
Рейнард потер лицо и решительно шагнул к шатру Мэвы.Это был своего рода ритуал — каждый вечер после марша и обустройства лагеря он сначала обходил войска, сколь бы мало их ни было, а затем шел к королеве с отчетом. Докладывал о происшествиях, настроениях, потерях. Давал советы, строил прогнозы, указывал на риски. В этом заключалась большая часть его службы. Он всегда гордился честью, оказанной ему королевой. Но именно сегодня ему хотелось бы, чтобы это место занимал кто-нибудь другой. Чтобы не ему сейчас предстояло сообщить ей все, что он должен будет сообщить.
Но вот он откинул полог шатра и переступил порог. И замер.
Открывшаяся ему картина словно бы резанула по сердцу, и Рейнард с трудом сглотнул.
— Прошу прощения, — выдавил он, опуская голову, чтобы не видеть. — Я не вовремя.
Не видеть не получилось. Перед внутренним взором, словно выжженная кислотой, стояла картина того, как Мэва припала лицом к шее Гаскона, а он обнимает ее за талию и гладит по плечам и спине. Такого он не хотел бы видеть никогда.
Словно деревянный, он рывком развернулся, чтобы выйти, но сзади донесся хриплый голос Мэвы:
— Стой.
Рейнард замер, зажмурившись.
— Я могу зайти позднее. Или поговорим с утра, — ровным голосом предложил он.
— Сейчас. — Голос Мэвы был тверд, но вслед за словами она издала странный звук. Всхлип?
Рейнард обернулся в смешанных чувствах. Не поспешил ли он с выводами? Гаскон сидел прямо, без своей привычной ухмылочки. Лицо его было серьезным и даже отрешенным. Впервые, на памяти Рейнарда. А вот Мэва была... заплаканной. Такого он тоже раньше не видел, хотя тут как раз ничего удивительного — ему видеть ее слабость не положено.
Сердито вытерев ладонями мокрые глаза, словно крестьянская девка, а не королева, Мэва приказала:
— Докладывай. Я хочу знать все подробности. Все, Рейнард! Не вздумай меня щадить.
Кинув быстрый взгляд на Гаскона, Рейнард начал доклад. С дерева не спасли никого. От огня и в сражении погибло двадцать три человека, пятеро тяжело ранены, и неизвестно, дотянут ли до рассвета. Остальные восемнадцать солдат и «кобелей», что пришли с ними из Лирии, ранены и обожжены — кто тяжелее, кто легче — но жить будут. Сражаться, правда, способны меньше половины. Он сам и Райла не пострадали, как и державшийся в тылу Хавьер — хотя боец из того все равно никакой.
Про Гаскона Рейнард говорить не стал, и так все было понятно.
Они отбились от «белок», но назвать это победой ни у кого бы не повернулся язык. Скорее уж, сокрушительным поражением.
Мэва, весь доклад просидевшая, устремив взгляд в пространство, еще раз шмыгнула носом, поднялась с сундука и принялась мерить шагами шатер. Гаскон, воспользовавшись моментом, уселся на сундуке свободнее, подогнув под себя одну ногу. Рейнард отвернулся от него.
— Больше половины. Я убила больше половины своих людей... Как я вообще могу зваться королевой?.. — Мэва стиснула кулаки.
— Эй-эй! — встрял в ее тираду Гаскон. — Не ты их убила, а «белки».
— Ты не понимаешь! — вызверилась Мэва. — Не понимаешь... Эти люди на иве, их было не спасти, я поняла это, как только увидела. Но все равно послала солдат за ними. Не смогла пересилить свой сентиментальный порыв, пожалела бедняжек, дура! Лучше бы я своих людей жалела. — Она с силой вдохнула. — Но это был такой ужас. Ужас.
Рейнард никогда не видел Мэву такой растерянной, напуганной, подавленной. Они ведь повидали всякого, и жестокость — чужая ли, своя ли — никогда не действовала на нее так. Но сейчас она словно исчерпала весь свой запас стойкости и непоколебимой решимости.
— Если позволите, госпожа, — начал Рейнард, и ее лицо перекосило.
— Нет, Рейнард, никакие слова ничего не изменят. Я сплоховала, дала слабину, я не гожусь...
Ее голос дрожал. Мэва спрятала лицо в ладонях, видимо, пытаясь вновь скрыть слезы. Рейнард растерялся. Он не знал, как разговаривать с такой Мэвой. Но, похоже, Гаскон знал. Он притянул Мэву за талию, усаживая рядом с собой, обнял ее за плечи и серьезно сказал:
— Если слова не помогают, я готов прямо здесь и сейчас принести тебе присягу на верность. И готов делать это до тех пор, пока к тебе не вернется вера в себя.
Он скользнул на пол, на колени, грудью прижимаясь к коленям Мэвы, и взял ее ладони в свои. Рейнарду вновь захотелось отвернуться. Не должны подданные так разговаривать и вести себя с королевой.
— Ты достойнейшая из правителей, — убеждал Гаскон, одновременно поглаживая большими пальцами костяшки на руках Мэвы. — Если и выбирать, кому служить, то ты — первая кандидатка. Я не сразу это осознал, признаю, но, клянусь, я ни на минуту не пожалел, что вытащил тебя из тюрьмы.
Рейнард не был склонен доверять словам Гаскона, и Мэва, похоже, тоже. Она отрицательно покачала головой, и забрала свои руки, скрестив их на груди.
— Рейнард, — Гаскон с требовательным выражением лица повернулся к нему.
— Что?
— Подтверди, идиот!
— Да, — только и смог сказать Рейнард. Но ему показалось, что этого недостаточно, поэтому он тоже опустился на одно колено. Там, где стоял. Не хватало еще уподобляться фамильярным манерам преступника.
Мэва смотрела на них с каким-то недоумением.
— Я послала людей на бессмысленное и опасное задание. Я потеряла свою страну. Даже собственный сын предал меня. Размазываю сопли, как незрелая девочка. А вы все равно хотите служить мне?
Они оба кивнули. Мэва нахмурилась и отвернулась.
— Послушай, — снова начал Гаскон. — Ты устала, потрясена и расстроена. На тебя многое навалилось за последнее время. Тебе надо просто отдохнуть. Отвлечься от мрачных мыслей и поспать.
— Я согласен с Гасконом, — Рейнард не думал, что когда-нибудь скажет подобные слова. — Вы не можете принимать столь важных решений, пока вы в таком состоянии, госпожа. Поспите, и мы продолжим разговор завтра.
Мэва покачала головой.
— Я не усну. Стоит мне закрыть глаза, как я вижу тех бедняг на дереве, облепленных мухами и муравьями. Звон насекомых до сих пор стоит у меня в ушах, а смрад воспаленной плоти забил мой нос. Все, о чем я сейчас могу думать, — это то, что, возможно, мне было бы лучше родиться слепой, глухой и без обоняния. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь забыть эту картину, и, пока я ее помню, я не могу думать ни о чем другом.
— Есть один способ. Рейнард сейчас захочет меня прибить, но твой здравый рассудок для меня важнее его гнева. Переспи с кем-нибудь. Выбор у тебя невелик, — Гаскон печально усмехнулся, — но лучше уж кто-нибудь из нас, чем целое дерево мертвецов.
Рейнарду и в самом деле захотелось ударить Гаскона, и он даже не до конца понимал за что в большей мере — за возмутительное предложение или за изуверский юмор. Он не успел ничего сказать.
— Пожалуй, это мысль.
В нем словно что-то оборвалось. В голову ударила кровь вместе с мыслью, что сейчас, возможно, воплотится в реальность та раздосадовавшая его сцена, которую он додумал, когда вошел сюда. Что Мэва сейчас захочет остаться с Гасконом — преступником, бандюгой и пройдохой.
И в то же время где-то глубоко внутри него вспыхнула и не желала гаснуть отчаянная надежда, что именно на него падет благосклонный королевский взор. Рейнард возненавидел себя за эту надежду. Ему не следует даже думать о своей госпоже подобным образом.
То, как Мэва по очереди посмотрела на них, заставило его внутренне ощетиниться. Он придушит Гаскона при первой же возможности!
— Гаскон, сядь рядом, — мягко попросила Мэва, похлопав ладонью по крышке сундука подле себя.
— Ого, кажется, я чувствую себя польщенным.
Рейнард не видел со спины выражение его лица, но отчего-то думал, что оно было как у сожравшего сметану кота. Внутри разливалась пустота, но он не позволил ни единой эмоции просочиться наружу, изо всех сил удерживая маску невозмутимости. Он поднялся с колен, но не успел сделать и шага, как Мэва обратилась к нему:
— Рейнард, — неуверенно начала она. — Возможно, я многого прошу...
— Не надо. — Он не хотел ее оправданий. — Ты не должна мне ничего объяснять.
Рейнард редко обращался к Мэве на «ты», хотя она давно даровала ему такое право. Он чувствовал, что будет неправильно звать свою королеву, словно какую-то простолюдинку, но сейчас ему показалось, что их титулы не важны. Что то, что происходит между ним и Мэвой сейчас, — нечто большее, чем отношения подданного и госпожи.
Он шагнул к выходу, но замер, когда она все-таки закончила свою реплику:
— Я бы хотела, чтобы ты тоже остался.
Его словно по лицу ударили. Он развернулся и неверяще посмотрел на нее. Мэва подошла так близко, что он почувствовал запах ее волос — травяной настой и не до конца смытый запах гари. Она не смотрела ему в глаза, разглядывала шрам на подбородке, полученный Рейнардом еще в первую нильфгаардскую, затем коснулась его, проследила неровную линию мозолистыми пальцами — ему показалось, что там вновь отверстая рана, горящая нестерпимым огнем.
— Теперь ты самый близкий для меня человек. У меня нет никого роднее тебя. Я не приказываю, не требую. Я прошу тебя, Рейнард.
Не дожидаясь ответа, Мэва отошла, а Рейнард поднял злой взгляд на непривычно молчаливого Гаскона. Тот все еще сидел на сундуке, в его позе чувствовалось напряжение, а в глазах Рейнард заметил растерянность. Гаскон тоже не ожидал такого поворота. Если бы он позволил себе хоть тень насмешки или намек на торжество или превосходство, Рейнард бы ни на секунду не задумавшись ушёл. Но эта растерянность и просьба Мэвы словно бы сковали его. Он стоял, словно истукан, а затем, сам не понимая почему, начал отстегивать крепление латного наруча.
Он поймал короткую улыбку Мэвы и заметил, как расслабились плечи Гаскона. Больше не глядя на них, Рейнард сосредоточился на том, чтобы снять доспехи. Вслед за железом в угол отправились гамбезон, сапоги и плотная льняная рубаха. В одних штанах Рейнард подошёл к бадье с остатками воды — впрочем, там была почти половина — и окунул в нее голову.
Пока он ополаскивался после долгого и тяжелого дня, Гаскон и Мэва, успевшие освежиться раньше, разделись. Мэва заплетала косу, Гаскон расстелил у одной из стен груду шкур и ковров — узкая походная кровать Мэвы явно не подходила для постельных увеселений.
В том, что они все делали, не было ни желания, ни страсти, ни тем более любви. Они словно бы вели подготовку к очередному походу или военному совету. Так зачем это?
Удерживая кусок чистого полотна на бедрах, Рейнард подошел. Он не мог отвести глаз от Мэвы: ее фигура была не очень женственной — широкие плечи и выраженная мускулатура принадлежали опытной воительнице, а не высокородной даме, и все же она была прекрасна.
Кинув на него взгляд через плечо, она сдвинулась ближе к Гаскону, освобождая место. Рейнард опустился на шкуры и замер.
Какое-то время все трое сидели неподвижно, не решаясь начать.
— Так что, кто самый отважный? — интонации Гаскона как всегда были шутливыми, но Рейнарду показалось, что он нервничает.
Мэва еще раз оглянулась на него, и на ее лице читалась решимость, как если бы она собиралась отдавать приказ о наступлении. А затем она склонилась к Гаскону, прикоснулась к его лицу, запустила пальцы в темные, слегка вьющиеся волосы, опустила руку на шею, на грудь, живот. Когда ее пальцы сомкнулись на отреагировавшем на ласку члене Гаскона, Рейнард и сам почувствовал легкое возбуждение. Движения Мэвы были резкими и отрывистыми. Видимо, ей было легче начать с Гасконом — именно его первым она попросила остаться, к нему первому прикоснулась. Но Рейнард хорошо знал ее: она всегда скрывала неуверенность за смелыми действиями.
Секунду он колебался, все еще не до конца уверенный в своем решении, а затем придвинулся к ней со спины, обнял за талию и мягко положил руку поверх ее ладони на члене Гаскона. Мэва остановилась. Глубоко вздохнув, как перед погружением в воду, Рейнард склонился к ее шее и поцеловал, одновременно направляя ее руку — более плавными, неторопливыми движениями. Она откинула голову, открывая ему горло и шею, и Рейнард почувствовал, что пьянеет, впиваясь губами в нежную кожу. Он поймал взгляд Гаскона, насмешливый и злой, разглядел его ухмылку, но ему было уже все равно. Он прикрыл глаза, отдаваясь ощущениям. Тепло ее тела передавалось ему, озябшему после купания в остывшей воде, и, проникая под кожу, где-то внутри разгоралось настоящим пожаром. Он почувствовал, как, охнув, Мэва прогнулась в его руках, и открыл глаза. Гаскон сжимал ее груди, перекатывая небольшие соски в пальцах, и она откинулась на плечо Рейнарда, подставляясь ласкам. Рейнард крепче прижал ее к себе, а Гаскон, придавливая их руки, склонился к ее шее с другой стороны. Зажатая между ними двумя, Мэва протяжно выдохнула, обхватила каждого из них за шею и пробормотала: «То, что надо».
И Рейнард перестал думать и анализировать.
Его руки ласкали Мэву, скользя по ее телу и то и дело натыкаясь на руки Гаскона, пока тот в какой-то момент не обхватил его ладонью за затылок, с силой вжимая пальцы в кожу. Рейнард оттолкнул его руку, выплюнув: «Иди на хер!», а Гаскон засмеялся и поцеловал Мэву в губы. Она вся подалась ему навстречу, вжалась, обхватила руками. Рейнард любовался изгибами ее тела, слегка поглаживая поясницу и ягодицы пальцами, а затем положил ладонь между лопаток и надавил. Мэва повалилась на Гаскона, и Рейнард, откинув мешающееся полотно, лег рядом, подперев голову рукой. К его удивлению, Мэва отстранилась от Гаскона и, притянув его за шею, поцеловала. Он почти навалился на Гаскона, но все, что его сейчас волновало, были ее губы, язык, ее горячее дыхание и ощущение, что он касается святыни. Когда дыхания стало не хватать, Рейнард вынужден был отстраниться, но Мэва не позволила ему. Перегнувшись через Гаскона, она надавила Рейнарду на плечи, прижимая его к полу, и вновь впилась губами в его губы. Он почувствовал, как вывернулся из-под Мэвы Гаскон, как приобнял ее сзади, и как его руки проскользнули между ней и ним самим. Как одна рука Гаскона сжала ее грудь, а другая скользнула по груди Рейнарда к его животу. Его собственные руки, зарывшиеся в волосы Мэвы, были слишком заняты, чтобы снова отпихнуть Гаскона. Да и не особо хотелось. Рейнард расслабленно откинулся, и губы Мэвы спустились на подбородок. Ее язык пробежался по шраму, и Рейнард смял ее волосы в пальцах, но она не остановилась, раз за разом прочерчивая влажный след. Мучительная, обжигающая ласка.
Ее поцелуи спустились ниже, на шею, превращаясь в ощутимые укусы, а когда на возбужденном, болезненно пульсирующем члене сжалась рука Гаскона, Рейнард застонал.
— Мог ли я представить, что мне доведется увидеть растерявшего всю свою чопорность Рейнарда? — промурлыкал Гаскон.
— Ты всегда так много болтаешь? — неразборчиво пробормотала Мэва куда-то ему в шею.
— Только когда мой рот не занят.
— Так займи его чем-нибудь, — посоветовал Рейнард, не особо задумываясь.
Он услышал, как усмехнулся Гаскон, понял, о чем он мог подумать, и протестующе замычал. Но тот не успел ничего предпринять, если вообще собирался, — Мэва оторвалась от Рейнарда и вовлекла в поцелуй Гаскона. Рейнард, у которого благодаря этому немного прояснилось в голове, вспомнил, что он тут не ради собственного удовольствия. Он приподнялся на локте, обхватил Мэву за ягодицы и притянул к себе. Легкие поцелуи в живот становились тем крепче, чем ниже он спускался. Гаскон, приобняв ее за плечи, мягко потянул ее на себя, и Мэва оказалась почти лежащей спиной на его груди. Рейнард сжал ладонями ее крепкие бедра и развел их стороны. Едва ощутимый запах ее возбужденного лона отозвался в нем дрожью, и он с жадностью припал губами к влажным складкам. Мэва выгнулась ему навстречу и застонала. Растянув пальцами кожу вокруг входа, он запустил язык внутрь, зарываясь носом в светлую курчавую поросль. Она подавалась бедрами ему навстречу, и Рейнарду приходилось крепко сжимать ее бедра, чтобы она оставалась на месте. Гаскон держал ее в объятиях, сминая в ладонях мягкую грудь и слегка покусывая шею, и очень быстро Мэва дошла до исступления, мечась в их руках с громкими стонами. Чтобы ее крики не привлекли внимания солдат, Гаскон накрыл ее губы рукой, успокаивающе шепча что-то в самое ухо.
Когда из ее груди вырвалось последнее полузадушенное «Ах», и тело сотряслось в спазме мощного оргазма, Рейнард отодвинулся, утирая губы и разминая шею, а Гаскон продолжал обнимать ее, прижимая к себе и слегка покачивая. Рейнарду и самому бы этого хотелось, но не отпихивать же мерзавца.
Мэва тем временем сползла на шкуры и расслабленно раскинула руки и ноги.
— Святая Мелителе, я уже и не помню, когда в последний раз испытывала что-то подобное.
— Милая, тебе непременно следует чаще себя баловать, — посоветовал Гаскон, хитро поглядывая в сторону Рейнарда.
— Гаскон, — позвала Мэва.
— Да?
— Заткнись.
— Как пожелает моя королева, — шутливо поклонился тот. В отместку Мэва закинула ноги ему на бедра и принялась дразнить легкими прикосновениями пальцев к сочащейся смазкой головке. Гаскон сразу же задышал тяжелее.
Откинувшись на остов кровати, Рейнард из-под полуприкрытых век наблюдал, как игривые, почти невесомые прикосновения наливаются страстью и желанием. Мэва то сжимала член Гаскона между стоп, то носком ныряла ему между бедер, поддевая и перекатывая яички. В ответ он щекотал ей подъем стопы и тер икры, но долго не выдержал. Скинул с себя ноги и навалился на нее. Мэва обняла его за шею, запуская пальцы в волосы на затылке, и широко развела ноги.
Гаскон двигался размеренно, с силой и напором, и Мэва под ним вновь стонала и извивалась. Рейнард не смог удержаться, сжал член в кулаке. Мгновенное облегчение столь же быстро сменилось нестерпимой потребностью продолжить, но он сдерживал себя, двигая рукой нарочито медленно, — ему вовсе не хотелось кончить так. Однако когда Мэва повернула голову в его сторону и посмотрела затуманенным, алчущим взором, это чуть не произошло. Он с силой передавил основание и стиснул зубы. Ему очень хотелось подползти к ним и сунуть член Мэве в рот, но он остался на месте, пережидая, когда отпустит подступивший оргазм.
Не он один оказался на грани — Гаскон, сдавленно ухнув, отпрянул от Мэвы и излился на шкуры. Он откинулся на спину, а она подползла к Рейнарду. Секунду смотрела ему в глаза, а затем села на него верхом. В тот же миг, как его член скользнул внутрь, в тесное, жаркое нутро, он не стерпел, и все-таки кончил. Мэва, настоящая, распаленная, невозможная, сидела на нем, и удержаться не было никакой возможности. Он схватил ее в объятия, сжал, зарываясь лицом в шею, вдыхая сводящий с ума запах ее кожи, и толкнулся глубже.
— Рейнард, — прошептала Мэва, крепко обнимая его. А ее внутренние мышцы сжали его не успевший еще опасть член, и Рейнард почувствовал, что готов на еще один заход. Его ладони скользнули по плечам и спине Мэвы, сместились на грудь и сжали ее. Он наклонился, лизнул по очереди соски и, перехватив под ягодицы, слегка приподнял Мэву. Она подхватила движение, и Рейнард окончательно потерялся в ощущениях.
Во второй раз он кончил, когда Мэва, ногтями впившись ему в плечи, откинулась назад, и содрогнулась в спазме. Рейнард тоже не помнил, когда в последний раз ему было так хорошо.
— Вина? — раздался откуда-то сбоку насмешливый голос Гаскона.
***
— Спасибо вам обоим, — сказала Мэва. — Мне действительно стало легче. И все-таки я бы хотела, чтобы мы больше никогда не вспоминали об этом.
— А я только хотел сказать: «Обращайся». Но раз ты настаиваешь. — На лице Гаскона не было разочарования.
— Конечно, — соврал Рейнард своей королеве. — Никогда.
Раньше он не позволял себе даже мысли о Мэве как о женщине, но после произошедшего он уже не сможет загнать этого зверя обратно, в самые дальние, самые темные уголки души. Зверь внутри него почуял голод. Он больше не станет спокойно таиться в глубине.
Как же он сейчас ненавидел Гаскона!
Название: Раздень меня, если сможешь
Канон: The Council
Пейринг/Персонажи: Луи де Рише/Эмили Хиллсборроу
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP
Кинки: нижнее белье
Тема тура: все в кружевах
Рейтинг: R
Размер: 2570 слов
Примечание: Эмили одета в наряд, соответствующий эпохе и ее высокому положению, а не в декольтированное до пупа нечто, как в игре
— Эмили. Что вы делаете в моей комнате?Время за полночь. Для знатной дамы — совсем не подходящее время для визита. Особенно, если дама находится в покоях холостого мужчины. Особенно в его спальне.
Но герцогиня Хиллсборроу вовсе не кажется смущенной, и Луи понимает, что истолковал ее намеки правильно. Она аккуратно поправляет высокую прическу и осведомляется светским тоном:
— Есть один вопрос, который меня очень занимает.
— Что ж, я слушаю.
— Луи, мы с вами оба состоим в ордене. Давайте будем друг с другом откровенны. Я с большим интересом следила за парижским скандалом, связанным с фон Бонхертом. Вы у него что-то украли, если мне не изменяет память.
Ах вот оно что.
— Вы про книгу всех тайн? «Аль-Азиф»?
— Именно, Луи. Неплохая добыча, не так ли?
— О, еще бы! Мы сразу забрали ее, как только нашли.
— И где же сейчас книга?
— Как ни удивительно, но прямо здесь, на острове. Моя мать взяла ее с собой.
— Как занятно… — задумчиво протягивает Эмили. — Но зачем Сара приехала сюда? Что она задумала?..
— Матушка планировала узнать, кому именно фон Бонхерт собирался продать книгу.
— И кому же?
— Понятия не имею. Но матушка думала, что этот человек непременно себя проявит на приеме у лорда Мортимера.
— То есть, это кто-то из нас?
— Верно. Кстати говоря… это, случаем, не вы?
— Сожалею, но нет. — Эмили качает головой, и видно, что она и вправду немного расстроена. — Я сама планировала ее украсть, но вы меня опередили. Что ж, благодарю за информацию, Луи. И достаточно уже болтовни.
Он подходит к герцогине. Сегодня она попросила называть ее по имени, но Луи все еще чувствует себя скованно в ее обществе. Когда он обхватывает ее тонкий стан, под которым ощущается жесткий корсет, он делает это неловко. Но Эмили, если и испытывает неудобства, никак это не показывает. По ее лицу вообще сложно что-либо прочесть: годы интриг и придворной жизни научили ее общаться холодновато-вежливым тоном, нося на лице непроницаемую маску.
Но сию минуту, когда их уста соединяются, а дыхание переплетается, Луи чувствует живую женщину. Из плоти и крови.
Эмили отрывается от его губ, отступает вглубь спальни, ближе к кровати. Качнув бедрами, встает в красивую позу, изящно складывает перед собой тонкие руки. На губах — еле заметная полуулыбка, с хитрецой и вызовом.
— Достойное начало, но справитесь ли вы с продолжением?
— Что вы имеете в виду?
— Очевидно, что для воплощения задуманного нам придется скинуть наше облачение. И вам придется самому раздеть меня, Луи. Я могла бы позвать служанку, но ее может кто-то увидеть и проследить за ней.
Луи усмехается.
— Не волнуйтесь, Эмили. Вы в надежных руках. Мне уже приходилось сталкиваться с подобными трудностями, но я успешно их преодолевал.
— В самом деле?
Луи принимает вызов. Улыбается одними уголками губ и подходит ближе.
Итак. С чего начать, если желаешь раздеть знатную даму?
Обычно Луи начинал с фишю. Луи не нравится эта дань притворной скромности у кумушек и девиц среднего сословия, которая по необъяснимым причинам перекочевала в туалеты высокородных дам. Платок, прикрывающий грудь, скажите, пожалуйста!
Но герцогиня Хиллсборроу не скромница и даже не пытается казаться ею. Ее грудь не прикрыта, а на шее красуется только черная бархотка из кружева — узкая, с крохотным рубином посередине, оттеняющая белизну кожи хозяйки. Но бархотку Луи не тронет. Он снимет ее потом, когда Эмили ляжет на его кровать и красиво и томно изогнет руки, призвав к себе… Или не снимет вообще.
Возможно, стоит начать с митенок. Луи берет руки Эмили в свои и нежно целует запястье. Ранее митенки носили только женщины низшего и рабочего сословия, но с недавних пор они перебрались и в гардероб парижских и лондонских модниц. Конечно, митенки Эмили не похожи на вязаные грубые изделия на руках хозяйки трактира или мельниковой дочки. Это тонкая кожа, отделанная кружевом, прихваченная на запястьях круглыми пуговками из черненой стали. Ни заломов, ни затертостей. Новенькие.
Луи расстегивает митенки, ослабляет их, стаскивает петлю со среднего пальца. То же проделывает и с другой рукой. Эмили послушно поворачивает руки и пальцы, куда просит Луи, но не помогает ему.
Теперь, наконец, займемся верхним платьем. Чтобы скинуть с плеч Эмили эту ненужную обузу, нужно прежде всего расстегнуть пояс — и это куда сложнее, чем кажется.
Луи становится на колени перед герцогиней — так, что его лицо (точнее, нос, который Луи всегда любил совать в чужие дела) оказывается напротив талии Эмили. Он оглаживает корсаж и смотрит ниже, туда, где под поясом скрыты завязки других юбок.
Пояс — широкая атласная лента черного цвета с единственным украшением — пряжкой. На пряжке нет ни вышивки, ни драгоценных камней, только черные ленты, вышитые по краям золотым, присборенные таким образом, что напоминают лепестки. А в центре — крупная пуговица, обшитая тем же черным атласом, — сердцевина цветка. Пряжка напоминает большую траурную маргаритку.
— Эмили, почему вы носите только черное? — спрашивает Луи.
— Странный вопрос, друг мой. Я ведь вдова, — отвечает Эмили таким тоном, что непонятно — она искренне или насмехается.
Да, она вдова, только вряд ли она лила по мужу горькие слезы, думает про себя Луи. Да и, если он правильно помнит, положенный приличиями срок траура по герцогу давным-давно прошел.
— Вам помочь, Луи? — осведомляется Эмили. — Женские ухищрения в красоте порой слишком хитроумны…
— О нет, не стоит. Разгадывание загадки и втрое не так привлекательно, если есть подсказка.
Итак, пояс. Был бы перед ним мужчина, тут был бы обычный ремень, а с ним все просто. Вынуть полоску кожи из-под металлической рамки, оттянуть в противоположную сторону, чтобы шпенек вышел из дырки, и вуаля! Но это пояс на дамском вечернем платье, и эта загадка, вероятно, не из легких.
Луи оглаживает пуговицу, забирается с другой стороны атласной ленты. Ага! Вот и крючок.
— Надо же, Луи, — воркует Эмили, и по тону слышно: самые сложные загадки еще впереди. Но он удивит ее.
Луи бросает пояс на пол и встает с колен. Любой другой на его месте попробовал бы сразу стащить верхнее платье с порцелановых плеч герцогини, но Луи знает: еще не все. Теперь нужно отстегнуть стомак.
Верхнее платье Эмили не застегивается на груди, следовательно, корсаж у него прикреплен отдельно, декоративной вставкой — тем самым стомаком. Луи обшаривает платье по бокам, ищет, где же приколот корсаж. Чувствует булавки, скрытые атласными отворотами. Аккуратно вынимает одну булавку — длинную, стальную, с крохотной белой головкой.
— Будьте аккуратнее, Луи, — предупреждает Эмили. — Постарайтесь не терять булавки. Я же не пойду потом по коридору в одном корсете. Это верх неприличия.
— Ни в коем случае этого не допущу, — уверяет ее Луи. Берет шкатулку с туалетного столика и демонстративно кладет туда булавку.
— Благодарю вас. Очень предусмотрительно.
Луи двигается снизу вверх, вынимая булавки по одной, складывая каждую в шкатулку. Ни одна не потерялась. Эмили довольна.
— Должно быть, вам не впервой раздевать знатную даму?
— На моих устах — печать молчания, — смеется Луи. — Некоторые вещи, Эмили, стоит оставить в секрете.
— О, как вы правы.
Наконец стомак отстегнут, и можно скинуть с плеч верхнее платье. Эмили поводит плечами, освобождаясь от ноши, разминается. Нижнее белье на ней тоже черное — корсет, несколько нижних юбок, накладные карманы. И только шемиза — молочно-белого цвета, тонкая, просвечивающая в огоньках свечей. Кажется, шелк или батист. Луи представляет, что уже скоро проведет руками и по ней, и предвкушает.
От Эмили пахнет лавандой и фиалками — очень женский, очень сладкий, но холодный запах. Вдалеке держит на расстоянии, вблизи — кружит голову.
Голова у Луи и вправду немного кружится.
Он хочет отстегнуть карманы, но Эмили поспешно делает это сама и откладывает в сторону, подальше. Луи усмехается про себя. Что хранит в них Эмили? Письма, не предназначенные для чужих глаз? Духи и сладости? Ключики к тайникам в особняке лорда Мортимера? Будь он герцогиней Хиллсборроу, он бы тоже не хотел, чтобы кто-то узнал, какие секреты он носит под юбкой.
Первая нижняя юбка — из модной нынче тахты. Она жесткая, хорошо держит форму, шуршит при движении. Края — грубоватое кружево, свисают к полу острыми треугольниками. Луи развязывает ленты, на которых она держалась. Эмили поднимает руки вверх, чтобы Луи мог снять эту деталь гардероба.
Вторая нижняя юбка — из батиста, спускается лишь немного пониже колен. Плотная, но мягкая. Греет ноги, приятна телу. Луи снимает и ее.
Остался корсет. Эмили протягивает Луи конец атласной шнуровки, в глазах озорство и вызов — знает ли он, как с этим обращаться?
Луи улыбается. Руки его шарят под шнуровкой, находят жесткий бюск. Некоторые легкомысленные дамы гравируют на своих бюсках романтические послания от любовников или коды к шифрам, если состоят в заговорах и ведут тайную переписку. Вряд ли Эмили настолько легкомысленна. Все свои тайны она держит при себе.
Луи осторожно вынимает бюск, кладет на столик. Берется за шнуровку корсета — она сделана крест-накрест, а не как обычно, правосторонней спиралью, следовательно, герцогиня затягивала корсет не сама, а воспользовавшись помощью камеристки. Луи распускает атласные ленты, ослабляя давление, пока корсет не становится достаточно свободным, чтобы его можно было стянуть через голову.
Эмили кладет корсет на ближайший стул и остается в шемизе, чулках и туфлях.
Луи целует Эмили, шаря жадными руками по ее телу, пока еще скрытому шемизой. Тонкий, почти прозрачный шелк, который ласкает и холодит одновременно. Шелковая шемиза — недешевое удовольствие, но, вероятно, герцогиня Хиллсборроу, приближенная королевы Англии, может себе такое позволить.
Луи опускается на колени, продолжая ласкать тело герцогини через нижнюю рубашку. Он мог бы давно снять и ее, этот последний оплот кажущейся скромности, но не торопится, наслаждаясь ощущениями.
Любопытно, но молочно-белая шемиза — единственный предмет гардероба Эмили, который не пахнет лавандой и фиалками. Только крахмалом и… Что-то знакомое. Какая-то пряность. Луи подносит ткань к лицу, вдыхает. Ага, так и есть — гвоздика. Накануне Революции, когда они с матушкой жили в Париже в их собственном доме, горничная, следившая за их одеждой, часто пересыпала нижнее белье гвоздикой. Говорила, что так оно сохраняет свежесть. И еще говорила, что…
— «Белое белье — знак нравственной чистоты»… — повторяет ее слова Луи. Больше для себя, чем для Эмили.
— Неужели? — коротко усмехается Эмили. — Что ж, полагаю, я могу быть спокойна за собственную нравственность.
Руки Луи опускаются к чулкам — тоже шелк, но не тканый, а очень тонкого вязания. Чулки скреплены золотой атласной лентой, а пряжка выполнена в виде уже знакомой траурной маргаритки — черные ленты присборены и сшиты, посередине круглая сердцевина. Миниатюрные копии такого же цветка на поясе, который сейчас лежит на ковре, рядом с раскрытым чемоданом и туалетным столиком.
Теперь туфли: красиво изогнутая линия, крепкий широкий каблук, широкий сверху, немного уже снизу. Эмили любит гладкие глянцевые ткани, но туфли ее обшиты не тканью, а черной кожей — смотрится не так роскошно, зато гораздо надежнее. Эти туфельки не развалятся после первого бала или парочки званых вечеров.
— Браво, Луи, — воркует Эмили и скидывает туфли. — Вы знаток женского гардероба. Могу вас уверить, что далеко не все мужчины моего круга могут с такой ловкостью расшнуровать корсет или достать все булавки из корсажа, не помяв ленты.
— Даже Его Величество Георг III?
Луи на самом деле неинтересно, насколько английский король сведущ в амурных делах. Зато ему интересно, насколько хорошо — или насколько близко — его знает герцогиня Хиллсборроу.
— Не говорите глупостей. Его Величество верен своей жене. Кроме того, ни одна модница в своем уме не допустит его до своего платья — в приступах порфирии он совершенно невменяем. И хватит уже болтать. Раздевайтесь сами…
Только сейчас он понимает, что сам-то даже слишком одет — на нем по-прежнему пальто и сапоги. Слава Богу, со своей одеждой он может справиться гораздо быстрее.
По сравнению с вечерним нарядом Эмили одежда Луи выглядит неприглядно. Особенно плащ. Темная кожа истерлась на локтях, плечах, возле подмышек; края воротника и рукавов страшно истрепаны. Но Луи никак не может с расстаться с этим плащом. Отчасти потому, что он так хорошо подогнан по фигуре (а откровенно говоря, фигура Луи далека от стандартов мужской красоты: он тощий, узкоплечий и неуклюжий, поэтому сюртуки и плащи каждый раз приходится перешивать), отчасти потому, что Луи в глубине души нравится эпатировать высокую публику.
Этот плащ — проверка. Кто-то судит книгу по обложке, а кто-то предпочитает сначала ее прочесть. Луи не по пути с первыми. Он уважает вторых.
Эмили сегодня ночью с ним, значит, она заинтересована прочесть книгу до конца.
Раздевшись до рубашки и нижних панталон, Луи падает на кровать рядом — получается неловко, кровать даже немного скрипит под его весом. Эмили обвивает его шею своими прохладными тонкими руками, прижимает ближе. Луи снова чувствует холодный и дразнящий запах лаванды и фиалок.
Они целуются, а Луи внезапно беспокоится: что, если его мужественность не ответит на призыв дамы должным образом? Но Эмили расслаблена, ее движения, поцелуи и ласки быстро убирают эту тревогу, и все оказывается в полном порядке.
Когда она просит его лечь на спину, а сама забирается наверх, его солдат уже давно рвется в бой. Эмили оседлывает его, раздвигает ноги пошире и начинает сладкую любовную скачку, древнюю, как сама война, рождение и смерть. Отсюда, снизу, тело Эмили подобно телам древнегреческих богов, что высекал Микеланджело: широкие гладкие плечи, маленький пленительный рот, полные круглые полушария грудей, холмик живота.
Но скульптуры — мертвы, застыли в веках, а Эмили здесь, с ним, живая, разгоряченная и отстраненная. Мелкие темные соски подрагивают в такт движениям (на мгновение Луи кажется, что под ее левой грудью он видит тонкий, давно заросший шрам), острый язык облизывает пересохшие розовые губы, длинные пальцы оглаживают живот — и ниже, там, где соединяются их тела.
Эмили скачет все быстрее, все сильнее, и вдруг замирает, запрокинув голову к потолку, затыкает ладонью рот и дрожит всем телом. Выдыхает. Луи хватает ее за бедра, двигается, хочет закончить их ночную схватку, но Эмили отводит его руки и слезает с него.
— Простите меня, Луи, но нам придется проявить некоторые… предосторожности, чтобы мать-природа ненароком не причинила нам неудобств. Понимаю, вам несколько… дискомфортно, но позвольте помочь вам, чтобы наша история получила должное завершение.
Луи немного обескуражен, однако не может злиться на герцогиню: в ее положении подобные предосторожности не лишние.
— Я весь ваш, друг мой.
Пальцы Эмили — гибкие, тонкие, длинные, словно паучьи лапки, — обхватывают его мужской орган, все еще мокрый от женских соков, и ловко двигают туда-сюда. Завораживающее зрелище, по правде сказать. Луи наблюдает за этим, подобно тому, как ценитель живописи наблюдает за работой мастера, внутренне посмеиваясь над собой и чувствуя, как удовольствие нарастает все сильнее и сильнее. Наконец — о, как скоро! — пик наслаждения настигает его; на жалкие полмига он замирает, ослепленный мистическим светом, а потом расслабляется и возвращается в размеренность обычной жизни.
Надо открыть глаза, думает про себя Луи. Надо открыть глаза, спросить Эмили о чем-нибудь обычном, мелком, бытовом, или хотя бы обнять ее покрепче, пусть даже из банальной благодарности. Но дремота наваливается на него сладким пушистым пленом. Еще минуту…
Он видит перед собой снежные вершины гор. Твердые, огромные, сияющие на солнце пласты снега. Один пласт дрожит, срывается с места, и вот лавина мчится по склону, сминая все на своем пути, добирается до него, больно бьет в грудь, залепляет глаза и рот…
Луи вздрагивает и просыпается. Эмили — почти полностью одетая — стоит возле туалетного столика. Часы в соседней комнате бьют два раза.
— Я должна идти, Луи, — вздыхает Эмили. — Хотелось бы остаться до утра, но нельзя, чтобы о нас пошли сплетни.
— Разумеется. До завтра. Берегите себя.
Луи встает и провожает герцогиню до дверей. Открывает двери, предусмотрительно выглядывает в коридор, желая удостовериться, что никого нет. Все в порядке: коридор особняка пуст. Эмили выскальзывает из его покоев темной неприметной тенью, пожимает ему руки на прощание и уходит.
Луи возвращается в спальню и снова засыпает, и на этот раз ему снится женское нижнее белье — шуршащие юбки, жесткие кружева, гладкая сорочка и ленты, ленты, ленты… Он собирает все в охапку, нюхает, бесстыдно погружаясь лицом в ткань, и снова мнет, мнет, мнет, чувствуя аромат лаванды и фиалок.
@темы: 1 тур, The Witcher, гет, фанфикшен, Pillars of Eternity, кинк: вуайеризм, кинк: групповой секс, кинк: UST, The Council, Игры. Кинки. Упорос, кинк: неозвученные чувства, кинк: нижнее белье, командное участие, Dragon Age
-
-
23.11.2020 в 05:08-
-
23.11.2020 в 11:14-
-
23.11.2020 в 12:35-
-
23.11.2020 в 14:08Спящая
Ахаха автор что ты делаешь
прекратипродолжай!!!Отдельно меня повеселило, как Себочку застали на горячем, а он такой: "Ачотакова? трахаю вот статую, и чо?" Одно слово: прынц))
Еn'ca minne
Это абсолютно великолепно!
Раздень меня, если сможешь
В игру не играла, но фик понравился. Кинк явно на женскую одежду в целом)) Так подробно и ярко все описано, к тому узнала много новых слов))
Спасибо вам, командочка, вы офигенные!
-
-
23.11.2020 в 17:02-
-
03.12.2020 в 11:06Ну, Себа, Себа, больной ублюдок. Что бы сказал
ФрейдФромм про такой выбор партнершиEn'ca minne
Не знаю, кто все эти люди, но тройничок получился душевный
Раздень меня, если сможешь
"Конфронтация начата. Осталось 3 ошибки" )
Я не тот анон, который заказывал фокусхоумовскую псевдоисторичку, но хочу поблагодарить автора за исполнение. Дух эпохи вполне ощущается - как и дух игры, где любые мелочи становятся фактором влияния в интригах и борьбе за власть
-
-
03.12.2020 в 21:44даже захотелось ознакомится с каноном
О, он того стоит! Динамично, живо, увлекательно. Ну а персонажей вы уже успели оценить