[gameofshame]

Члены команды «Игра на чужом поле» наконец-то дошли до финала, несколько раз самоудовлетворились в процессе и, надеемся, многократно порадовали вас, дорогие наши читатели, комментаторы и молчаливые участники голосовалки!

bettelgeyze— снискала корону королевы юста. Или повелительницы. Или госпожи. Еще не определилась. Автор рассказов: En'ca minne Athair Большой театр Шерсть Брачные танцы животных Ничего больше - соавтор

lysblanche — поиграла хорошо. Писала на коленке. Создала фандом для самой себя. Автор рассказов: Раздень меня, если сможешь Слишком много для одной ночи Если все пойдет хорошо Ничего больше - соавтор

imirel — угрожала дедлайнами всему живому. Поклялась век порнухи не писать. Узнаваемо верстала. Автор рассказов: Кот и волны Его маленькие тайны О работе и размышлениях Ничего больше - соавтор

LenaSt — недовольна собой. Как всегда, недовольна собой. Автор рассказов: Спящая Двойная игра Ливия и виноград Ничего больше - соавтор

@темы: деанон, Игры. Кинки. Упорос, командное участие

---

3 тур

[igrokink]

7 замечательных работ

1. Больше никогда, Dragon Age: The Calling, Мэрик Тейрин/Фиона, кинки: болезнь, поражения кожи, прощальный секс, эротические фантазии.

2. Когда не остаётся слов, Dragon Age 2, Карвер Хоук/Фенрис, кинки: юст, первый раз, разница комплекций, лириумные спецэффекты.

3. Брачные танцы животных, Mass Effect: Andromeda, ф!Райдер/Гил Броди, ф!Райдер/Рейес Видаль, кинки: юст, спонтанный секс, секс без обязательств.

4. Ливия и виноград, DAI, Дориан/Ливия Гераданус, Галвард Павус, кинки: фудкинк, спойлер.

5. Если все пойдет хорошо, Greedfall, Петрус/ОЖП, кинки: неопытность, наставления голосом, оральный секс.

6. О работе и размышлениях, Red Dead Redemption 2, Артур Морган, Сэди Адлер, кинки: юст, кинк на руки.

7. Ничего больше, Dragon Age: Inquisition, Каллен/Дориан, кинки на дружбу, первый раз, гей-секс у гетеро.

Вопрос: Лайк!

1. Больше никогда / ДА		4	(6.67%)
2. Когда не остаётся слов / ДА		4	(6.67%)
3. Брачные танцы животных / МЕА		9	(15%)
4. Ливия и виноград / ДА		13	(21.67%)
5. Если все пойдет хорошо / Greedfall		10	(16.67%)
6. О работе и размышлениях / RDR2		9	(15%)
7. Ничего больше / ДА		11	(18.33%)
Всего:		60 Всего проголосовало: 22

@темы: 3 тур, Игры. Кинки. Упорос, организационное

---

2 тур

[igrokink]

8 отличных работ

1. Омовение, Blaseball, Оскар Долли/Уошер Барахас, кинк на ксенофилию.

2. Дикость, SOMA, Терри Акерс/Йохан Росс, кинки: изнасилование, манипуляции с открытыми ранами, нанесение увечий, уродства (мутации), мастурбация.

3. Его маленькие тайны, Pillars of Eternity, Алот/ж!Хранитель, кинки: оральный секс, orgasm denial.

4. Athair, Ведьмак 3: Дикая охота, Цири/Эмгыр, Цири/спойлер, Эмгыр/спойлер, кинки: юст, инцест, псевдоинцест.

5. Большой театр, Dragon Age: Inquisition, кинк на пет-плей.

6. Слишком много для одной ночи, The Thief, кинки: вуайеризм, намек на эксгибиционизм.

7. Двойная игра, Dragon Age: Origins, Каллен/ж!Амелл, Каллен/ж!Амелл/Грегор, кинк на трисом.

8. Шерсть, Ведьмак, Кармен/Винсент, кинк на мех.

Вопрос: Лайк!

1. Омовение / Blaseball		4	(8%)
2. Дикость / SOMA		9	(18%)
3. Его маленькие тайны / РоЕ		5	(10%)
4. Athair / Ведьмак		7	(14%)
5. Большой театр / ДА		4	(8%)
6. Слишком много для одной ночи / Вор		8	(16%)
7. Двойная игра / ДА		7	(14%)
8. Шерсть / Ведьмак		6	(12%)
Всего:		50 Всего проголосовало: 20

@темы: 2 тур, Игры. Кинки. Упорос, организационное

---

1 тур

[igrokink]

6 прекрасных работ

1. Самая прекрасная девушка на свете, Pillars of Eternity II, Хранитель/Майя, Рекке, кинк на женскую брутальность.

2. Кот и волны, Pillars of Eternity, Алот, Текеху/ж!Хранитель, кинк на вуайеризм.

3. Спящая, Dragon Age II, Мариан Хоук/Себастьян Ваэль, Себастьян Ваэль/спойлер, кинки на вуайеризм и юст.

4. En'ca minne, Кровная вражда, Рейнард/Мэва/Гаскон, кинки: трисом, секс без отношений, неозвученные чувства.

5. Раздень меня, если сможешь, The Council, Луи де Рише/Эмили Хиллсборроу, кинк на нижнее белье.

6. Прозаично, Mass Effect, Джек/Миранда, кинк на лавхейт.

Вопрос: Лайк!

1. Самая прекрасная девушка на свете / PoE		9	(18.75%)
2. Кот и волны / PoE		4	(8.33%)
3. Спящая / ДА		9	(18.75%)
4. En'ca minne / Кровная вражда		10	(20.83%)
5. Раздень меня, если сможешь / The Council		9	(18.75%)
6. Прозаично / МЕ		7	(14.58%)
Всего:		48 Всего проголосовало: 19

@темы: 1 тур, Игры. Кинки. Упорос, организационное

---

Итоги

[igrokink]

Ну что ж, дорогие друзья, наш первый фест завершен.

В целом, мы весьма довольны результатом: уйма заявок, 21 текстовая работа, разные каноны, разные направленности, индивидуалы и целая одна команда! А также наши прекрасные читатели и комментаторы, ради которых все по большому счету и затевается

Большое спасибо всем участникам, всем, кто постил заявки, кто читал и оставлял отзывы, кто приходил с имхой в наши оргпосты. Мы читали все это с огромным интересом и ведрами попкорна.

В заключение мы предлагаем вам сделать еще одно маленькое доброе дело. В следующих постах мы вывесим списки работ по турам и прикрепим голосовалки. Потыкайте в то, что вам зашло, погладьте авторов. А если вы еще и найдете пару слов любви и благодарности, будет особенно прекрасно! Нас, оргов, тоже можно потыкать А также высказать мнения, пожелания, соображения и прочее. Будем рады обратной связи

Все желающие могут деанониться, а все нежелающие — могут не деанониться

До новых встреч, друзья!

Вопрос: Как вам фест?

1. Спасибо, подрочил =)		18	(50%)
2. Фест неплох, но на что дрочить не нашлось...		13	(36.11%)
3. Не подрочил =/		5	(13.89%)
Всего:		36

@темы: Игры. Кинки. Упорос, организационное

---

[gameofshame]

Члены команды «Игра на чужом поле» играли во многие игры, но иногда не хватает одной маленькой детали, чтобы остаться по-настоящему удовлетворенными. Мы решили исправить это. Нет, канон нам не так уж и мешает, особенно, если можно что-нибудь в нем изменить и дойти-таки до высот блаженства. Если вы тоже недовольны тем, как разработчики любят ваших любимок — мы ждем вас!

Название: Ничего больше
Канон: Dragon Age: Inquisition
Пейринг/Персонажи: Каллен/Дориан
Формат работы: текст
Категория: слэш
Жанр: PWP, драма
Кинки: кинк на дружбу, первый раз, гей-секс у гетеро
Тема тура: в умелых руках
Рейтинг: NC-17
Размер: 2962 слова

Битва, развернувшаяся на шахматном столе, почти подошла к концу.

— Что-то вы сегодня не в форме, друг мой, — заметил Дориан. — Я поставлю мат через три хода.

Каллен слегка улыбнулся и потер лицо.

— Устал. — Он встал, размял шею. Он и сам понимал, что от скопившегося утомления играет отвратительно. Силы оставались лишь на то, чтобы лениво переставлять фигуры и отбивать атаки, без особой стратегии и попыток предвидеть, что выкинет соперник. Мия уже высмеяла бы его, окажись она тут. Но Мии здесь не было. Зато напротив сидел Дориан, уже готовый насладиться своим триумфом.

— Можем закончить прямо сейчас, — пожал плечами он. — Я даже возьму на себя позор не сходить, хотя уже взялся за фигуру, — он покрутил меж пальцев коня. — А ваш позор останется между нами. Командор.

Последнее слово прозвучало привычно саркастически, на лице Дориана играла обычная для него ухмылка, но в ней читалось сочувствие, а вовсе не желание уколоть побольнее.

— Соперник из вас, вижу, сегодня никудышный. Может, просто возьмем хорошего вина, отправимся, положим, к вам в кабинет, и немного расслабимся, — добавил Дориан через пару секунд раздумий. — Разумеется, называть местную бурду хорошим вином может только безумец. Но… что имеем, то имеем. Что думаете, сер Резерфорд? Или желаете сыграть еще? Но следующую победу я, уж простите, все-таки запишу на свой счет.

— Выпить… Звучит неплохо, я и сам подумывал немного выпить, правда, в одиночку, — признался Каллен. — Признаться, я сегодня не слишком интересный собеседник, но если вас это не пугает, то почему нет?

— Меня сложно напугать, — усмехнулся Дориан, решительно поднимаясь с кресла. — Напротив, это я, — он обвел рукой сад, потом указал на пару церковных сестричек, недовольно обернувшихся на его громкий голос, — все еще пугаю тут очень и очень многих. Прискорбно. Но я как-нибудь справлюсь с этим, как и с вашим настроением, друг мой. Идите к себе, а я постараюсь добыть чего-нибудь сносного.

Каллен угрюмо побрел к своей башне, механически раскланиваясь со встречными, и если бы кому-то взбрело в голову поинтересоваться, кого именно он встретил, он, пожалуй, не ответил бы. Усталость давила ему на лоб и плечи, и он молча просил Создателя лишь об одном — чтобы следом за переутомлением не нагрянула головная боль. Ему действительно хотелось провести остаток вечера за вином и хотя бы каким-то подобием беседы.

Каллен вошел к себе в кабинет, запер дверь, выходящую на укрепления, выдвинул из-за стола кресло и уселся, положив гудящую голову на навершие спинки. Дориан не заставил себя долго ждать, появившись в дверях через пару минут. Он, будто извиняясь, развел в воздухе пустыми руками.

— Увы, не удалось найти ничего, что бы не оскорбляло мой вкус даже одним видом бутылки, не говоря уж о букете. Я пригрозил Кабо тем, что сделаю из него очаровательный ходячий труп, но почему-то это прозвучало не достаточно убедительно, чтобы проклятый гном открыл свои тайные погреба. Но я верю, что у вас могло что-то заваляться. Ведь вы должны как-то использовать свое положение при Инквизиторе? Я бы на вашем месте обязательно его использовал.

— Вероятно, я что-то и найду, — пробормотал Каллен. — И давайте… давай перейдем на «ты».

— Только если ты настаиваешь, — картинно махнул рукой Дориан. — Конечно. Никаких проблем. Ты. Это звучит даже как-то… — он сделал вид, что задумался. — По-дружески.

По-дружески. Каллен вдруг подумал, что именно с Дорианом в последнее время чаще всего проводил свое свободное время, но стоило ли это считать именно дружбой? Хотя… кого он действительно считал другом за годы службы? На ум не пришло ни одного имени. Но, может быть, друзья именно так и появляются?

— Присаживайся, — Каллен неуверенно обвел рукой кабинет. Кроме его собственного потертого кресла и деревянной табуретки, стоявшей в углу, мест для сидения здесь больше не было. В конце концов, к нему никто просто так не захаживал в гости.

Дориан скептически осмотрел кабинет и решительно уселся прямо на стол.

— Не то чтобы очень удобно, — сообщил он. — Но сойдет. Тащи, что там у тебя есть.

Каллен печально посмотрел на бумаги, бесцеремонно сметенные на пол. Он покопался за сундуком, что у дальней стены, и нашел белое ривейнское, которое показалось ему достойным того, чтобы предложить гостю.

— Я сейчас поищу кружки.

Дориан нетерпеливо вырвал бутылку у него из рук, сноровисто выдавил пробку и отхлебнул. С мгновение он сидел неподвижно, затем сдавленно закашлялся.

— Андрасте милосердная. Это же уксус.

Невозможно было понять, серьезно он или шутит.

— У меня есть еще… — Каллен направился было вновь к заветному сундуку, но Дориан махнул рукой. — Да брось, я пробовал и хуже. Сам выпьешь?

Он протянул бутылку. Каллен замер. Он не ожидал, что они будут пить из одного горлышка. Куда же, демоны их раздери, подевались кружки?!. Они точно были в сундуке. Или нет?

Дориан все это время ждал, вопросительно подняв брови. Это смутило Каллена. С Дорианом так всегда — он точно заноза в заднице.

— Брезгуешь? — поинтересовался тот и сделал еще один глоток. — Зря, очень зря. Я, знаешь ли, даже в бордель ходил вечность тому назад. В сырости этой дыры, которую ты по какому-то недоразумению считаешь своей комнатой, ты имеешь куда больше шансов подхватить какую-то заразу.

— Я не брезгую. Дай сюда.

Каллен лишь надеялся, что его голос не звучит сердито. Он выпил немного, ожидая ощутить на языке вкус скисшего винограда, но вино оказалось на удивление приятным — прохладным и одновременно согревающим. А горлышко бутылки было мокрым — там, где к нему прикасались губы Дориана. И эта мысль неожиданно не показалась ему неприятной. Напротив.

Каллен сел рядом с Дорианом, стараясь сделать так, чтобы не касаться его бедром, но стол был не так уж широк, и отодвинуться он смог совсем ненамного.

— А еще я не кусаюсь, — доверительно сообщил Дориан, придвигаясь ближе и забирая у Каллена бутылку.

От него пахло чем-то дымным и терпким, смолистым. Каллену показалось, что в комнате вдруг стало нестерпимо жарко, а Дориан… Дориан прижался к нему горячим боком.

— Можешь снять свою сбрую, командор, — предложил Дориан. Темные глаза насмешливо блеснули. — Вряд ли кто-то тут на тебя нападет, если ты понимаешь, о чем я.

Каллен, чувствуя себя идиотом, послушался. Как-то не так он представлял себе их сугубо мужскую вечеринку. Там, в беседке, за игрой — они общались на равных, шутили, подкалывали друг друга. И его язык не застревал в горле в этом неловком, сковывающем молчании. Каллен торопливо взял из рук Дориана бутылку, — когда пьешь, говорить необязательно.

Впрочем, Дориан не выглядел смущенным, непохоже, чтобы его что-то не устраивало. Дождавшись, когда вино вернется к нему, он снова отпил из бутылки, — они уже почти опустошили ее, поэтому ему пришлось запрокинуть голову. Кадык двигался в такт его глоткам.

Шея у него была гладкая, смуглая, с чуть выступающими венами. Каллен поймал себя на мысли, что ему хочется прикоснуться к ней. Губами. И вновь эта мысль не показалась ему отталкивающей. Скорее, приятно-запретной. Ничего не случится, если он немного подумает об этом, никто не услышит, никто не осудит. Просто иногда ему казалось, что он словно заперт в самом себе, а ключа никогда и не существовало.

Дориан остановился, посмотрел на него. Его лицо больше не казалось насмешливым. Он аккуратно отставил бутылку, повернулся к Каллену, взял его лицо в ладони и привлек к себе.

Рот у него был горячим и настойчивым. Каллен оцепенел, в висках стучала кровь. Сейчас Дориан поймет, что он нежеланен и прервет этот сладкий, хмельной поцелуй, и уйдет. Но заставить себя ответить Каллен не смог. Он будто видел себя со стороны: он сидит вплотную к Дориану, их руки переплетены, их языки касаются друг друга, на губах Каллена вино и слюна Дориана, и это было странно, и это было волнующе, и это возбуждало его, однако совсем не походило на поцелуй с женщиной.

Член болезненно уперся в туго натянутые штаны. Каллен, ощущая, как пылают щеки, наконец нашел в себе силы встать и отойти на несколько шагов, разрывая возникшую между ними связь. Дориан удивленно поднял на него глаза, словно говоря: неужели тебе было плохо со мной?

На самом деле так было бы намного проще. Каллен вздохнул, ощутив, как его броня привычно смыкается вокруг него. Да, пусть так и будет. Он отступил еще на шаг, готовый взять себя в руки.

— Если хочешь, мы можем остановиться прямо сейчас, — осторожно произнес Дориан. И почему-то именно эта мысль — что все действительно закончится — заставила Каллена судорожно выдохнуть:

— Пойдем… пойдем наверх, — он кивнул в сторону лестницы, схватил початую бутылку и ринулся вперед, все еще ощущая, как в ушах стучит сбившийся пульс. Это было отсрочкой. Лишней минутой перед казнью. Моментом, когда нужно было принять решение, нет или… или да?

По звуку шагов он понял, что Дориан последовал за ним. Каллен решился поднять на него глаза только тогда, когда неловко уселся на безупречно застеленную кровать и поставил бутылку на пол с неловким звякающим звуком. Губы Дориана были непривычно красными, и Каллена почти болезненно перехватило под ребрами от мысли, почему.

— Ну, сюда по крайней мере не принесут какой-нибудь отчет, — почти как ни в чем не бывало сострил Дориан. Почти. Его истинное настроение выдавал чуть надтреснувший голос.

— Да… да, — закивал Каллен. — Тут как-то спокойнее.

— Я могу? — Дориан указал на кровать, и Каллен снова быстро кивнул. Минуты хватило на то, чтобы решиться. Но, когда старая кровать скрипнула под весом присевшего на нее Дориана, Каллен подумал, что его решимости хватит ненадолго. Похлопав по колючему одеялу почти окаменевшей рукой, он дал Дориану знак, который тот обязан был понять верно. «Поторопись, пока я не сбежал», — так бы это, вероятно, прозвучало, решись Каллен произнести это вслух. Но, к счастью, говорить ничего не понадобилось.

Дориан взял Каллена за руку и пересел ближе. Каллен напряженно замер, не зная, что ему нужно предпринять и нужно ли вообще.

— Расслабься, — сказал Дориан. — Я все сделаю. И буду рад, если ты просто получишь немного удовольствия.

Он склонился к Каллену и снова поцеловал его. Сначала это было почти невинное касание губ, и Каллен, выдохнув, приоткрыл рот. Дориан прижался сильней, с чувством сминая его губы, и скользнул языком по зубам. Закрыв глаза, Каллен отдался этому поцелую, своим языком встречая язык Дориана, лаская его и толкая. Но когда он почувствовал, как на пах легла горячая ладонь, то снова напрягся, однако Дориан не прервал ни поцелуй, ни ласки. Его губы впивались в губы Каллена, а его рука терла член сквозь штаны.

Не сказать, чтобы Каллен испытывал возбуждение именно от близости Дориана, но умелые движения вкупе с длительным воздержанием делали свое дело, и член наливался кровью и твердел. Штаны стали доставлять дискомфорт, и Каллен поерзал. Дориан тут же отстранился, окинул его взглядом и предложил:

— Давай разденемся.

Каллен неосознанно отпрянул, и Дориан тут же пошел на попятный:

— Я не настаиваю. Если не хочешь, не будем, но тебе все-таки придется приспустить штаны.

Он запустил руку под подол калленовой рубахи и слегка погладил живот, скользя подушечками пальцев вдоль края штанов. В ответ Каллен втянул живот и кивнул. Дориан распустил гульфик и стянул штаны на бедра, освобождая возбужденный член, и довольно улыбнулся.

Когда его рука легла на перевитый венами ствол, Каллен втянул воздух сквозь зубы и откинулся на подушки.

— У меня… Я давно ни с кем не был, так что все случится быстро, — предупредил он.

— Ну, это мы еще посмотрим, — возразил Дориан. Он лизнул ладонь, и слегка сжал головку, вырывая у Каллена стон. — Не думаю, что позволю тебе закончить все слишком быстро.

Его рука скользнула вверх-вниз и переместилась на мошонку. Он покатал яйца, слегка щекоча кончиками пальцев под ними, и Каллен почувствовал, что ему нечем дышать.

— Дориан, — выдохнул он.

— М?

— Дай мне минуту.

Убрав руки, Дориан тем не менее не отодвинулся. Он с интересом разглядывал глубоко дышащего Каллена, и в его глазах горели искорки.

— Ты так соблазнительно выглядишь, что мне невыносимо хочется присоединиться, — сказал он и, видя, как нахмурился Каллен, добавил: — Ничего, что бы ты не одобрил.

Он стянул свою шелковую рубаху, растрепав волосы, и распустил пояс. Штаны снимать не стал, тоже ограничившись тем, что стянул их на бедра. Его член стоял без всякой стимуляции. Каллен следил за его действиями, не слишком зная, чего ожидать, но Дориан и в самом деле не стал заходить дальше. Он снова опустил одну руку на член Каллена, другую же — на свой, и двинул несколько раз синхронно. Эти плавные движения волновали, но гораздо сильнее в Каллене отзывались физические ощущения: сжатый ствол, оттянутая крайняя плоть, упирающаяся в ладонь головка. Каждое из них дарило свой оттенок удовольствия, и Каллен позволил себе вновь расслабиться.

Дориан не торопился, его движения были размеренными и спокойными. Он то и дело прерывался, чтобы смочить ладонь или пощекотать яйца, и очень быстро Каллену стало недоставать этого. Он поймал себя на том, что подается бедрами навстречу руке, а Дориан довольно улыбается, наблюдая за этим. Себя, к слову, он тоже ласкал неторопливо и обстоятельно. Каллену хотелось, чтобы Дориан сделал все быстрее, но он не знал, как об этом попросить, чтобы не обидеть его, и потому терпел и кусал губы, мечтая скорее достигнуть разрядки. К счастью, Дориан и сам не стал затягивать. Его движения стали резче и размашистей, от чего Каллена выгнуло на постели, а у него самого вздулись вены на руках и шее. Оба дышали тяжело и рвано.

Когда, спустя всего несколько движений, Каллена накрыло оргазмом, обильной спермой залило руку Дориана и его собственную одежду, Дориан только чуть слышно застонал и перехватил свой член этой рукой. Он судорожно дергал ею вдоль ствола, из-под опущенных ресниц наблюдая за вытянувшимся Калленом, и вскоре кончил тоже.

— Ох, святой Гессариан, — выдохнул он и плюхнулся рядом, но все же на некотором расстоянии от Каллена. — Надеюсь, тебе было хорошо. Мне так точно было.

Каллен смог только промычать в ответ — он совершенно обессилел.

— Надеюсь, я тебя не слишком смутил своим… пылом.

— Не слишком, — ухмыльнулся Каллен. Даже в такой ситуации Дориан кокетничал, надо же.

— Что ж, мы развлеклись. Все прошло действительно быстро, по крайней мере, быстрее, чем я хотел бы — но в этом тоже был свой шарм. Я не разочарован. Однако… Что дальше?

Каллен все еще лежал с закрытыми глазами, но что-то в интонации голоса Дориана заставило его напрячься. Он открыл глаза и посмотрел на своего — почти случайного — любовника.

Дориан вглядывался в него внимательно и как-то печально. Кожа его все еще блестела от пота, волосы, обычно аккуратно уложенные, приклеились ко лбу. Он словно ждал от Каллена чего-то… Каких-то слов.

А вдруг он решил, что это что-то значит? Но Дориан сам начал целовать его, сам взял дело в свои руки, Каллен никак не поощрял его — даже не мог представить, что дело до такого дойдет. Да, ему понравилось. Да что греха таить — очень понравилось (Каллена до сих пор потряхивало отголосками оргазма). И все же… само действо оказалось для него скорее механическим, чем романтическим. Его тело отозвалось на ласки, но только потому, что Дориан действовал умело, а у Каллена давно уже никого не было, а он все-таки мужчина, хоть и с прохладным темпераментом. Конечно, это было лучше, чем с собственной рукой. Но все же не то.

— Дальше? — переспросил Каллен и внезапно понял, что его рот страшно пересох. Где они оставили вино? Глотнуть бы. Ай, не время сейчас…

— Тебе не хочется повторить?

Дыхание Создателя! Дориан и вправду надеялся на продолжение. Ах, кровь Андрасте. Зачем только Каллен позволил всему случиться? Он все испортил.

Каллену нравился Дориан. Ему нравилось играть с ним шахматы, выдерживать их словесные перепалки, хотя иногда они и балансировали на грани флирта (но Каллен не возражал). Ему нравилось проводить время с Дорианом, но… Но все-таки он не хочет быть с ним, как… Как с женщиной.

Но как прикажете это объяснить? Дориан, ты мне нравишься, но ты не женщина. Лучше не придумаешь. Каллен и так был не мастер толкать красивые речи, особенно, если разговор касался личного. Но даже если бы он знал, как лучше выразиться, это бы все равно прозвучало оскорбительно.

Но объяснить все равно было необходимо.

— Дориан, — тихо сказал он. — Ты опытный, ты знаешь, как доставить удовольствие мужчине, и ты явно не в первый раз в такой ситуации. Но я… Понимаешь… Это не то, что я бы хотел. Я не хочу, чтобы у тебя были ложные надежды. И дело вовсе не в тебе, дело…

— Не продолжай, — прервал его Дориан. — Я понял.

Дориан отвернулся. Каллен привстал, положил руку ему на плечо — слабая попытка утешения, но большего он предложить не мог.

Какое-то время Дориан сидел, ничего не говоря. Каллен уже приготовился к ответной злости или холодности. Он глупец. Он сам все испортил.

Но, когда Дориан наконец обернулся, его лицо было спокойным и даже умиротворенным.

— Ты правильно сказал: я не в первый раз в такой ситуации, — тихо сказал он. — У нас, в Тевинтере, все, что происходит между мужчинами, происходит только ради удовольствия. Ничего больше. И это тоже было только ради удовольствия. Твоего и моего. Ты был напряжен и устал, я знал средство, которое расслабляет мужчин.

Каллен выдохнул.

— Спасибо тебе за эти слова, — искренне произнес он. — Я бы не хотел, чтобы между нами что-то изменилось. Ты хороший друг, Дориан.

— Не забудь включить это в свои мемуары, — со своим неизменным сарказмом посоветовал Дориан. — То, что я был хорошим другом, конечно, а не то, что между нами было. Этот эпизод, если хочешь знать мое мнение, стоит исключить. Но если и вправду засядешь за мемуары, не забудь нанять хорошего редактора: твои письма и приказы — просто безумный канцелярит.

— Буду иметь это в виду, — посмеиваясь, ответил Каллен. Дориан шутил по-прежнему, значит, все было в порядке. По крайней мере, Каллену хотелось на это надеяться.

— Что ж, полагаю, моя цель достигнута, — произнес Дориан и поднялся с кровати. — Без лишней скромности замечу, что я собой доволен. Командующий армией Инквизиции расслаблен, сегодня хорошо выспится, и больше не будет допускать ошибок. Ни на шахматном поле, ни на поле боя. Инквизитор должен выписать мне премию!

Дориан оделся, нашарил бутылку вина где-то на полу, допил все, что оставалось в бутылке, и кивнул на прощание Каллену.

— Спокойной ночи, командор. Завтра ожидаю, что вы возьмете надо мной реванш. На шахматной доске, я имею в виду.

@темы: слэш, 3 тур, фанфикшен, кинк: дружба, кинк: первый раз, Игры. Кинки. Упорос, командное участие, кинк: handjob, Dragon Age

---

[gameofshame]

Члены команды «Игра на чужом поле» играли во многие игры, но иногда не хватает одной маленькой детали, чтобы остаться по-настоящему удовлетворенными. Мы решили исправить это. Нет, канон нам не так уж и мешает, особенно, если можно что-нибудь в нем изменить и дойти-таки до высот блаженства. Если вы тоже недовольны тем, как разработчики любят ваших любимок — мы ждем вас!

Название: Брачные танцы животных
Канон: Mass Effect: Andromeda
Пейринг/Персонажи: ф!Райдер/Гил Броди, ф!Райдер/Рейес Видаль
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: драма, PWP
Кинки: юст, спонтанный секс, секс без обязательств
Тема тура: ошибка в ритуале
Рейтинг: NC-17
Размер: ~2700 слов

«Выбирая между тобой и Лиамом, я выберу Лиама».

Гил с первой же попытки невинно пофлиртовать поставил ее в известность о том, что он, как говорится, «по мальчикам». Не промолчал, не намекнул, не скрылся за завуалированной метафорой или эвфемизмом. Не оставил ей ни одного шанса обмануться.

Так что Сара с самого начала знала, что с ним ей не светит. И тем страннее, внезапнее и ужаснее оказалось обнаружить у себя чувства именно к нему. У Гила было все, что ей нравилось в мужчинах, — юмор, профессионализм, эмоциональная закрытость, которую она считала сдержанностью, умение видеть границы и умение при необходимости плевать на них. И еще он был чертовски привлекателен. Но, к ее огромному сожалению, не про ее честь.

И все же она раз за разом тащилась на инженерную палубу, слушала, как он собачится с Кэлло, договаривается о карточных партиях с Лиамом, обменивается шуточками с Ветрой и Драком, и сама поддевала его, с удовольствием слушая ответные выпады. С огромным наслаждением и небольшой помощью СЭМа она разделала его в покер, надеясь, что вызовет его злость, азарт и желание отыграться, но Гил казался довольным не меньше ее самой и, поздравляя, похлопал по плечу. Один раз она даже позвала его в каюту под надуманным предлогом что-то починить — не то чтобы она на что-то надеялась, просто хотелось побыть с ним вдвоем.

Тогда и состоялся их первый на эту тему разговор.

— Сара, мне кажется, или ты чего-то добиваешься?

— М-м, не совсем.

— Мне казалось, мы прояснили этот вопрос, — Гил вопросительно на нее посмотрел, и она мучительно покраснела.

— Прости. Я знаю, ты все сразу объяснил, но... мне приятно просто с тобой общаться. — Она сглотнула вязкий ком в горле, и с трудом вытолкнула: — По-дружески.

Он странно на нее посмотрел и пробормотал:

— По-дружески? Ну ладно.

Решив в итоге, что Гил не против ее компании, она, сбавив натиск, все же продолжала по-прежнему наведываться к нему на палубу или подсаживаться к столу — обеденному ли, карточному. Шутила, улыбалась, сдерживалась, чтобы не позволить себе лишнего — например, дотрагиваться или переходить на откровенный флирт. Саре казалось, что она держится вполне в рамках приличий, пока с ней не заговорила на эту тему Лекси. Она беспокоилась за Гила в первую очередь, но и за нее тоже. Волновалась, что вся эта ситуация может повлиять на настроение команды. Сара постаралась уйти от разговора и как могла отбрехалась, заверив Лекси, что все в порядке и обсуждать нечего. Но свои походы в ангар сократила.

На какое-то время.

И считала, что уж теперь-то некому и не к чему придираться, пока Гил как-то не сказал:

— Твой щенячий взгляд скоро прожжет во мне дырку почище лазера.

Саре тут же захотелось побиться головой о переборку. Вместо этого она почти весело спросила:

— Мне отвернуться?

— Боюсь, он у тебя с системой наведения на цель: куда ни смотри, прилетит в меня.

Никогда раньше ей не приходилось столько краснеть. Но и извиняться ей не хотелось — она не чувствовала себя виноватой, что оказалась в такой дурацкой ситуации. Только в том, что не может с ней справиться, но ее учили не просить прощения за то, что выше ее сил. Так что она просто встала и вышла. И несколько дней вообще не видела Гила. Было очень сложно.

И вскоре она не выдержала и снова позвала Гила к себе.

— Послушай, — начала она, с трудом подбирая слова, — я понимаю, что не интересна тебе, и вовсе не навязываюсь. Не жду, что, если проявлю достаточно упорства, ты вдруг передумаешь. Не прошу о каком-то особом отношении. Я просто люблю твою компанию, вот и все.

Гил нахмурился.

— Звучит нормально, но мне почему-то все равно охереть как не по себе.

Сара не нашла, что на это ответить.

В итоге она не перестала заглядывать на нижние палубы, но старалась особо не лезть к Гилу. Приносила с собой винтовку, располагалась в каком-нибудь углу, чтобы не мозолить глаза, и тщательно и методично ее перебирала. Как-то раз она случайно услышала, как Гил произнес: «Это ужасно напрягает». Она не знала, с кем он разговаривает и относятся ли эти слова к ней, но стало грустно.

***

Однажды их «Кочевник» опрокинулся. Шел по кромке скалы и попал на пласт гладкого льда, слегка припорошенного снегом. Их стянуло за край почти мгновенно, и Сара ничего не успела сделать. Они летели по склону метров сорок, ударяясь то одним бортом, то другим, и приземлились на камни.

К счастью, «Кочевник», будучи исследовательской техникой, имел огромный запас прочности. Пристегнутые члены экипажа не пострадали, да и сама Сара тоже, но ее придавило деформировавшейся панелью управления, и вылезти без посторонней помощи она не могла.

Лиам и Ветра просидели с ней все два часа, развлекая разговорами, пока с «Бури» не прибыл Гил с огромным ящиком инструментов.

— Ну прекрасно! — проворчал он и приступил к работе.

«Кочевник» имел массу достоинств, но просторный салон не входил в их число. Поэтому Гилу приходилось ползать у нее в ногах, перегибаться через плечо и вообще всячески тереться об нее. При этом он время от времени едва слышно бормотал что-то вроде: «Вот так, вот так, детка...» и «Еще чуток, малыш...», — да только обращены слова были вовсе не к Саре. Было чертовски обидно.

Гил ее вообще как будто не замечал, что вовсе не удивляло — после всех не самых приятных разговоров, что у них состоялись. Ситуация была необычной и довольно неоднозначной, и то, что Гил не хотел ее усугублять, Сара по-человечески понимала. И сидела, сжав зубы и стараясь отрешиться от происходящего.

Но когда его теплое дыхание неожиданно скользнуло по коже на запястье, Сара чуть не подпрыгнула. Это было ее самое чувственное переживание с момента разморозки. Раскаленная волна возбуждения накрыла с головой, между ног запульсировало, и каждая мышца в теле словно бы напряглась и расслабилась одновременно. Было невероятно сложно сдержать стон, и Сара резко выдохнула.

Гил похоже ничего не заметил: продолжал наваливаться грудью на ее колени и ковырять что-то под креслом. От внутреннего жара нечем было дышать. Хотелось спросить, долго ли еще ей терпеть эту муку, но Сара боялась, что не совладает с голосом, и потому молчала, впитывая каждое мгновение этой нечаянной и безнадежной близости.

— Готово, — вставая, сообщил Гил, и Сара не смогла отказать себе в болезненном удовольствии дотронуться до рукава его куртки — почти невесомо, чтобы он не почувствовал, — и ощутить, как под пальцами движется ткань, постепенно ускользая. Она не сумела вовремя отдернуть руку, и на краткий миг коснулась его кожи. Второй раз за несколько минут ее словно током дернуло.

Но Гил почувствовал ее касание. Он ничего не сказал, только вздохнул тяжело, и Сара густо покраснела. Наверное, стоило бы извиниться, но она побоялась, что сделает только хуже.

Гил приподнял приборную панель, помогая ей выбраться, и сухо предупредил:

— Никаких вылазок на необжитые территории, пока я не соберу машину обратно.

Сара виновато кивнула.

***

Как только представилась возможность — долгий перелет на Кадару, — Сара заперлась в каюте, предупредив СЭМа никого, и в первую очередь доктора Лекси, к ней не пускать, а самому молчать, пока она к нему не обратится, — и основательно напилась. Она глотала горький, перехватывающий дыхание абсент и рыдала. Слезы катились градом и никак не кончались, из носа текло, алкоголь то и дело проливался из-за трясущихся рук и судорожных вздохов. Это была самая безобразная истерика, что случалась с ней во взрослой жизни. Но сейчас, за закрытыми дверями, в иллюзии одиночества, она оплакивала свою жизнь — кому Скотта, из которой он неизвестно когда выйдет, смерть отца, тоску по матери, еще одну личность в своей голове, от которой никуда теперь не деться, и, конечно, свое разбитое сердце. Она даже не помнила, влюблялась ли когда-нибудь так сильно, и не была ли эта влюбленность попыткой найти хоть какой-то якорь в водовороте ее нынешнего существования. Гил точно не заслуживал быть кем-то вроде балансира для ее расшатавшейся психики.

Но все эти умные мысли ее почти не задевали, потому что она вся сейчас была растворена в физических ощущениях: как щипали кожу соленые слезы, как зудел распухший нос, как сводило искривленные губы. Как давила тяжесть в груди и как судорожно сжималась диафрагма. Болело сердце, в голове плескался расплавленный свинец.

Сара влила в себя еще несколько глотков абсента, закашлялась, отдышалась. Постаралась дышать спокойнее. Достала из прикроватной тумбочки бутылку воды. Запила воду еще одной порцией алкоголя.

Невыносимое напряжение понемногу отступало, и она вытянулась на полу, глядя в иллюминатор на холодные чужие звезды. Теперь уже свои, поправила она себя.

На душе было пусто, как и в голове.

***

На Кадару она высаживалась с больной головой и зеленоватым цветом лица. К счастью, шлем скрывал эту неприглядную деталь. Ее мутило. Физически ей было паршиво, но морально она чувствовала себя лучше. Не то чтобы ее перестали мучить несбыточные фантазии, но все-таки полегчало. Она даже смогла не залипнуть на Гила, когда покидала «Бурю».

Расследование деятельности роекаар, выполняемое по просьбе Сопротивления, зашло в тупик, и ей нужна была информация, поэтому она отправилась к тому, кто мог достать почти все что угодно.

В «Тартаре» от слепящих мелькающих огней и грохочущей музыки ее затошнило с новой силой, и Сара поторопилась скрыться в кабинете Рейеса. Там царили блаженный полумрак и почти не слышная музыка для чилаутов. Сам Рейес работал за терминалом, потягивая виски.

Запах алкоголя вызвал не самые приятные ассоциации, но Сара мужественно их проигнорировала. Плюхнувшись на диван и откинув на спинку голову, она прикрыла глаза, ожидая, когда Рейес закончит. Она не услышала, как он подошел, но почувствовала, как под ним промялось сидение, когда он опустился рядом.

— Роекаар, — не открывая глаза, сказала Сара.

— Да-да, я тоже счастлив тебя видеть, — усмехнулся Рейес.

Сара с трудом все-таки оторвала голову от спинки и посмотрела на него.

— Слушай, обычно я не против потешить твое эго невинным флиртом, но сегодня я не в духе, так что давай сразу к делу.

— А мне казалось, тебе нравится наш «невинный флирт». Никогда бы не подумал, что ты отвешивала мне комплименты из чувства долга. Мое сердце разбито. — Он засмеялся, Сара вздохнула.

— Чего ты хочешь?

— Информацию.

— И что же ты желаешь вызнать у Первопроходца? Стратегии развития колоний? Отчеты по добыче ресурсов? Графики поставок модифицированных местных продуктов?

Рейес развел руками.

— Это все, безусловно, полезная информация, но сегодня мне требуется другое. — В ответ на вопросительный взгляд Сары он усмехнулся. — Я бы хотел знать причины твоего дурного настроения.

— Серьезно?

— Я сама серьезность.

— Я просто устала. — Сара отвернулась и еще раз вздохнула. Рейес молчал, так что она не выдержала, повернулась к нему и выпалила: — Какая тебе разница? Это вообще не твое дело, так что отвали.

Он отодвинулся немного, поднимая руки.

— Ладно-ладно, не кипятись. Я понял, что ты не готова со мной откровенничать. Что ж, тебе же хуже. Я надеялся, что у меня найдется что-нибудь, что смягчит твои проблемы, но нет так нет. Хотя бы выпьешь?

Он поболтал бутылкой, в которой плескалось еще почти две трети, но Сара не сводила глаз с самого Рейеса. Его завуалированная забота натолкнула ее на некую мысль, и теперь она пыталась понять, не показалось ли ей.

— А вот теперь я начинаю волноваться.

— Значит, ты хочешь помочь?

— Помогать людям — мое жизненное кредо, ты же знаешь.

Сара решилась. Пересела к нему ближе и положила на его колено руку.

— И как далеко может зайти твоя помощь?

Брови Рейеса удивленно приподнялись, но через секунду он улыбнулся и наклонился к ней, обжигая слегка отдающим виски дыханием.

— Так далеко, как ты позволишь. Сара.

Он впервые назвал ее по имени, и ей это понравилось. Словно они разом проскочили все обычные для сближения реверансы и оказались на желаемой точке. Рейес же времени терять не стал. Он притянул Сару к себе и поцеловал, горячо и страстно, что тоже ее более чем устраивало. Запуская свой язык ему в рот, а пальцы — в волосы, она наконец-то не думала ни о Гиле, ни о делах, ни даже о СЭМе.

Не успев опомниться, Сара оказалась лежащей на диване под Рейесом, и половина ее одежды уже была расстегнута или скомкана. На секунду мелькнула мысль слегка притормозить, но горячие губы на шее и жадные руки на груди отвлекли ее. Сара вцепилась в хитроумные замки его комбинезона и принялась раздевать Рейеса. К собственному удивлению, ей это удалось, и через пару минут они оба, полуголые и задыхающиеся, балансировали на краю дивана.

В возникшей паузе они какое-то время смотрели друг другу в глаза, словно бы желая удостовериться, что визави не передумал. Выискивали во взгляде нотки сомнения и неуверенности, но, кажется, обнаруживали только жадность и похоть.

Рейес моргнул, и Сара подалась вперед и лизнула, оставив длинную мокрую полосу на его груди. Он был терпкий и соленый на вкус, и это было так естественно — именно таким он ей и казался: терпким и просоленным в самой своей сути.

Они еще поцеловались, и Рейес приподнялся и, повернув Сару к себе спиной, поставил на колени. Она оперлась на спинку дивана и потерлась голой задницей о гладкий пах Рейеса, но когда он сжал ее бедра и, покусывая за шею и плечи, примерился членом ко входу, она вывернулась со словами: «Ну уж нет!».

Толкнув его на сиденье, она опустилась сверху, прижимая промежностью его член к животу.

— Уступаю инициативу даме, — усмехнулся Рейес и закинул руки на диванную спинку.

Сара поерзала на нем, потираясь клитором о ствол и размазывая по нему свою влагу. Рейес откинул голову и прикрыл глаза, как она в самом начале их встречи, но Сара запустила ногти ему в плечи и потребовала:

— Хочу видеть твои глаза.

Рейес усмехнулся и, похоже, что-то хотел сказать, но промолчал. Сара приподнялась и направила его член в себя, не отводя взгляда от его глаз, а затем медленно и плавно опустилась на него, наслаждаясь каждым входящим в нее сантиметром и втыкая ногти еще глубже в кожу Рейеса. Опустившись до упора, она замерла, привыкая к почти забытым ощущениям, качнулась туда-сюда и стала двигаться, сначала неторопливо, но потом быстро нарастила темп. Прыгая на Рейесе, она продолжала держать его взгляд, напряженно вглядываясь в зеленые насмешливые глаза.

Рейес был привлекательным мужчиной, уверенным в себе и знающим себе цену, и в другое время Сара бы наслаждалась их близостью, но сейчас все, что она видела — это то, что он не Гил. Где-то на периферии внимания, почти незаметные, сплетались в гремучую смесь чувства: вина за то, что она предает свою любовь, и ощущение, что она наконец-то делает что-то правильно, и от этого возбуждение только становилось сильнее.

Сара опустила руку и слегка надавила на клитор. Рейес наконец не выдержал: положил ладони ей на колени и с силой повел вверх, по бедрам, ягодицам, бокам, груди. Сомкнув их на шее, он притянул Сару к себе и вовлек в глубокий, страстный поцелуй. Ей пришлось замедлиться, чтобы ответить ему.

Он навалился, подмял ее под себя и выскользнул из нее. Не слушая ее возмущение, опустился между ног и стал ласкать ее ртом. Несколько мгновений Сара позволяла ему, а потом запустила пальцы ему в волосы и потянула, заставляя поднять голову.

— Поздно уже для этих игр. Трахни меня нормально, — потребовала она.

— Боже, что за темперамент, — еще одна ухмылка искривила его губы, и он опустился на Сару, входя в нее резко и не особо аккуратно.

Диван был узок и неудобен, они никак не могли расположиться достаточно комфортно, чтобы закончить начатое, и в итоге Сара опять оказалась грудью на спинке, а Рейес драл ее сзади со всей доступной ему силой. Ее щека неприятно прижималась к стене, но мощные толчки и разливающееся от них по телу удовольствие отвлекали от этого неудобства. Одной рукой она теребила клитор, вторую опустила на ягодицу Рейеса, то и дело сжимая или хлопая по ней. В ответ он рычал и брал ее особенно сильно.

Когда Сару наконец накрыло оргазмом, она выгнулась, сжимаясь вокруг Рейеса, и он, сделав еще несколько фрикций, тоже кончил.

Они развалились на разных концах дивана и, тяжело дыша и раскинув руки, приходили в себя.

— Черт, Сара, ты просто нечто.

— Теперь ты мне расскажешь про роекаар? — она усмехнулась и дотянулась до бутылки на полу. Свинтив крышку, она сделала пару обжигающих глотков и поморщилась. Отобрав бутылку, Рейес тоже приложился к горлышку, после чего сиплым голосом сообщил:

— Только если пообещаешь как-нибудь повторить.

— Я подумаю.

— Что ж, звучит не очень обнадеживающе, но я, так и быть, перешлю тебе всю информацию, которая у меня есть, и, если ты сформулируешь запрос более точно, постараюсь добыть нужные сведения.

— Отлично. — Сара поднялась, привела в порядок одежду и слегка пошатывающейся походкой вышла в грохочущий музыкой общий зал «Тартара».

Ей казалось, что она должна испытывать какие-то эмоции после всего, что сейчас произошло, но в душе разливался покой, и все, что ее сейчас занимало на самом деле, это вопрос, починил ли Гил «Кочевника» и не будет ли он возражать, если она сядет где-нибудь неподалеку, чтобы перебрать и почистить свою «Гадюку».

Название: Ливия и виноград
Канон: DAI
Пейринг/Персонажи: Дориан/Ливия Гераданус, Галвард Павус
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: романс
Кинки: фудкинк,

спойлер

гендерсвитч
Тема тура: ошибка в ритуале
Рейтинг: R
Размер: ~900 слов
Примечание: иногда совы не то, чем кажутся (с)

Одевшись, Дориан долго смотрит на себя в зеркало. Серебристая поверхность словно выталкивает отражение из глубин темного омута. Миновали недели с того дня, как... Дориан закрывает глаза и вновь открывает, словно вспоминая. Нет, не надо ничего вспоминать, все расплывчато, словно по ту сторону зеркала. Странное ощущение. Дориан понимает, что произошло что-то необычное, но вместе с тем события той ночи кажутся чем-то незначимым. Стертым. Ненужным.

Ливия... Дориан кусает губу: нужно сосредоточиться. После вынужденного затворничества Галвард и Аквинея дают прием, и там будет она. Вместе с родителями и братом Валерием. Сердце будто бы начинает стучать учащенно. Дориан кладет руку на грудь, чувствуя ритмичное биение. Это успокаивает, и наконец получается сконцентрироваться.

Выход в свет впервые за долгое время — нужно хорошо выглядеть. Дориан бездумно поправляет волосы, подводит глаза, привычно унизывает перстнями похудевшие пальцы.

У Ливии Гераданус красивая улыбка. Дориан воскрешает в памяти, как она смеется, чуть откидывая голову. В уголке губ у нее крошечная родинка. Почему-то раньше это не казалось таким привлекательным. Раньше много чего было иначе.

Дориан бросает последний взгляд в тусклое стекло. Это старое зеркало. Может, и к лучшему, что видно не слишком хорошо, — еще к многому предстоит привыкнуть.

Гераданусы уже прибыли. Дориан медленно спускается по лестнице, осматриваясь. Если кто-то и удивлен, то ничем этого не выдает. Хотя слухи о событии в семье Павусов наверняка давно расползлись по всему Минратосу, но никто ничего не скажет и не подаст виду. Таков Тевинтер, тут так принято: если не знаешь, как реагировать — улыбнись и отведи взгляд. Универсальное правило. Вот и Дориан поступает так же, улыбается и отводит глаза.

Ужин уже начался.

Дориан занимает место напротив Гераданусов. Валерий, брат Ливии, милый, но блеклый. Сама Ливия выглядит заинтересованной — как никогда прежде. Они знакомы давно, но любезное кокетство Ливии всегда было частью игры, которую навязывали родители.

Теперь же все иначе, Дориан чувствует это. Между ними серебряное блюдо с виноградом, их руки одновременно тянутся к тяжелой фиолетовой грозди, соприкасаются. Ливия задерживает свою, смотрит чуть исподлобья, едва заметно улыбаясь.

Это — знак. Сердце учащенно бьется. Дориан осторожно отрывает для себя мелкую гроздь и отнимает ладонь. Ливия делает то же самое. Она открывает рот, высовывает розовый, блестящий от слюны язык, кладет на него виноградину. Дориан чувствует, как в груди сладко екает, когда Ливия медленно прикусывает ее белыми зубами. Виноград лопается, капли прозрачного сока на темных губах Ливии — мелкой россыпью. Она делает неуловимое движение, слизывает их, смыкает губы. Затем снова протягивает руку к блюду.

Виноградина скатывается в ложбинку между грудей. Ливия невозмутима, на губах играет легкая полуулыбка. Дориан понимает, что она все знает, и словно бы не против.

Возбуждение так велико, что Дориан смотрит в тарелку, боясь поднять глаза. Плечи Ливии, губы Ливии, грудь Ливии, розовый кошачий язык Ливии, темные волосы, уложенные завитками вокруг высокого белого лба. Ее имя звенит в голове, как крадущая разум мелодия.

Выйти наружу, скорее. Пока никто не заметил. Дориан бормочет что-то извиняющимся тоном, выходит в патио, приваливается к стене, стараясь отдышаться и перестать думать о ...

— Дориан? — спрашивает Ливия. — Ты хорошо себя чувствуешь? Может, пройдемся?

Рука Ливии касается запястья, и Дориан сжимает ее в своей ладони. Какое-то время они идут, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Ливия весело пересказывает сплетни, которых Дориан не знает с тех пор как... Набравшись мужества, Дориан задает ей вопрос, и Ливия останавливается.

— Все хорошо, Дориан, — она смеется, — просто слегка непривычно видеть тебя без усов.

Уже темнеет, увитая плющом беседка манит тусклым огоньком свечи.

— Там нам никто не помешает, — говорит Ливия, точно читая мысли.

В беседке Дориан все еще смотрит на нее, когда она кладет руку на грудь, и складки свободно спадающей ткани обрисовывают торчащие соски. Невыносимо. Теперь уже Дориан облизывает губы, которые вдруг пересохли.

Она приспускает платье с правого плеча и обнажает грудь, округлую, тяжелую, с темным, точно изюм, соском. Поддавшись искушению, Дориан прижимается к нему ртом, ласкает кончиками пальцев, заставляя его отвердеть. Они целуются, затем Ливия откидывает голову, обнажая стройную белую шею. Дориан покрывает ее скользящими поцелуями, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не прикусить тонкую кожу, чтобы не оставить на ней темный фиолетовый след. Той же формы, что и виноград.

Отпрянув, Ливия, украдкой оглядывается, садится на скамейку, поднимает подол. Из-за пояса, схватывающего ее наряд на талии, выскальзывает виноградинка.

Дориан опускается на колени, словно собираясь поклоняться ей; в определенном смысле именно это и происходит. Кладет согретый теплом тела Ливии виноград в рот, зарывается лицом в ее промежность, гладит покрытый шелковистыми волосами лобок.

Дориан вталкивает виноградину языком в лоно Ливии, а затем втягивает в себя, ощущая на языке скользкую сладость. Снова и снова. Затем с наслаждением катает ее во рту, упивается соленым соком.

Ливия протяжно, сдавленно вздыхает, ее пальцы вцепляются в волосы, плечи, нетерпеливо царапают. Наверняка останутся следы, думает Дориан. Красные параллельные полосы, которых можно будет касаться ночью и вспоминать. А затем удовлетворять себя, представляя на губах виноградный вкус ее плоти.

Дориан трудится изо всех сил меж широко расставленных бедер Ливии. Вставляет в нее пальцы, заставляя обморочно извиваться и приглушенно вскрикивать. Лижет, целует. Обводит языком набухшую виноградину у нее между ног, сосет ее.

Платье у Ливии задрано до талии, она постаралась осторожно расправить складки на скамье, но теперь оно безнадежно измято их телами.

— Позволь теперь мне, — шепчет она, подаваясь навстречу. Ее рука скользит к поясу, распускает шелковый бант, умелые пальцы касаются паха.

Они забылись, увлеченные друг другом. Дориан слышит шаги, сдавленный возглас. Оборачивается, поспешно облизывает губы, пытается стереть следы соков Ливии с подбородка.

Это Галвард. Он бледен, смуглое красивое лицо искажено яростью, за его плечом маячит юный Валерий Гераданус, скорее потрясенный, нежели разгневанный.

— Дориан, — говорит Галвард, и голос его дрожит. — Как ты посмела.

Название: Если все пойдет хорошо
Канон: Greedfall
Пейринг/Персонажи: Петрус/ОЖП
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP
Кинки: неопытность, наставления голосом, оральный секс
Тема тура: в умелых руках
Рейтинг: NC-17
Размер: 1763 слова
Примечание: героиня - начинающая куртизанка из Торгового Содружества
Примечание 2: обоснуя нет и рядом он никогда не валялся

Когда Селина вошла в комнату, телемский епископ уже сидел на кушетке. Комнату освещала единственная свеча на комоде справа, поэтому Селина видела лицо епископа, но остальное тонуло в полумраке, одновременно волнующем и загадочном.

Высокопоставленный гость ниже пояса был полностью обнажен, а сверху оставил только батистовую рубашку с элегантным, почти щегольским жабо по последней серенской моде.

— Ваше преосвященство…

Он нахмурился и покачал пальцем.

— Нет-нет. Здесь я как частное лицо, а потому титулы или звания неуместны. Называй меня просто Петрус.

— Хорошо… Петрус.

— Подойди ближе, дитя мое.

Селина сглотнула. Только бы от него приятно пахло, взмолилась она про себя. Сам процесс ее не смущал, она знала теорию и ей, от природы любопытной, уже не терпелось приступить к практике. Но к запахам она была чувствительна.

Она подошла, встала перед Петрусом на колени, между его разведенных ног. Взглянула на него неуверенно. Епископ улыбнулся, подался вперед и погладил ее по плечу. Его руки оказались удивительно мягкими.

— Естественно волноваться в такой ситуации, дитя мое, — ласково произнес он. — Но как только ты приступишь к делу, сама увидишь, что ничего пугающего тут нет.

Интересно, когда он принимает кающихся грешниц Телемы, он так же успокаивает их своим голосом и по-отечески гладит по плечу? Эта мысль странно взволновала.

Селина наклонилась чуть ближе. Мужской орган Петруса был пока еще мягким, небольшого размера, и от него действительно шел запах, но Селину он не оттолкнул. Пахло обычным неароматизированным мылом и чем-то… чем-то, наверное, чисто мужским, сладковато-пряным. Необычно, но со временем можно привыкнуть.

— Можешь взять его в руки, дитя. Он не укусит. Обещаю.

Селина невольно хихикнула. От волнения ее сердце билось часто, щеки горели от прилившей крови, но голос епископа был уверенным и успокаивающим, и это придало уверенности и ей. Она взяла член рукой. Чуть сжала пальцами. И растерялась. А что теперь? Сразу взять в рот целиком? Или сначала ласкать руками?

— Попробуй сначала поцеловать, — подсказал Петрус.

Она так и сделала — покрыла его мужской орган цепочкой легких, едва заметных даже ей поцелуев. Кожа на члене оказалась тонкой и очень нежной, значит, следует быть осторожнее. Селина осмелела и высунула язык. Провела языком там, где раньше были ее губы.

Член Петруса уже заметно напрягся. Сморщенная кожица расступилась и обнажила головку.

— Посмотри, дитя мое, как мое тело радуется твоим ласкам, — тепло произнес епископ и погладил ее по голове. Лишь бы не задел шпильку с левой стороны, она едва держится… еще не хватало поправлять прическу, над которой ее служанка трудилась почти час. — Стало быть, ты все делаешь хорошо.

— Рада стараться, Петрус, — как можно более нежным и покорным голосом ответила она. — Вы оказали мне большую честь, решив обучить меня, и я не подведу вас. Я всегда была внимательной и терпеливой ученицей.

— Не сомневаюсь, дитя мое. Итак, мой следующий урок: ты уделила должное внимание средоточию моей мужественности, но более искушенные мужчины находят также приятным, когда женщина обращает свой взор и на окрестности.

Селина посмотрела на мошонку епископа, которая уже не свисала, как большой прохудившийся кошель, а словно подобралась и уменьшилась в размерах. Но что с ней делать? Сжать? Щекотать? Тоже облизать?

— Как угодить более искушенным мужчинам, Петрус?

— Поиграйся. Перекати их в пальцах. Будто держишь пару орешков с юга Альянса. Но осторожнее, дитя мое… настолько твердой скорлупы у меня нет.

Она сделала, как он просил. Мошонка была покрыта жесткими волосами и совсем не напоминала орехи, скорее что-то мягкое, спрятанное под толстой тканью. Петрус тяжело задышал и откинулся на спинку кушетки.

— Еще, — попросил он.

Она продолжила играть пальцами, наблюдая за выражением его лица. Когда он тяжело вздыхал и сжимал зубы, старалась повторять то, что делала. Сжать покрепче не решилась, — кажется, Петрусу нравились более нежные прикосновения.

— Как хорошо, дитя мое… Еще, не прекращай.

Наконец, насладившись ее ласками, Петрус сильно выдохнул и убрал ее руки.

— Достаточно… Моя игривая кошечка.

К этому моменту его яички уже стали упругими, а мужской орган полностью отвердел и заметно увеличился в размерах. Ей стало интересно, каково это — полностью вобрать его в рот? Сможет ли она? А вдруг подавится, закашляется, или, не дай Просветленный, ее затошнит?

Она взяла его член в руку. Возле основания она ощутила жесткие курчавые волосы. Интересно, а здесь у него тоже есть седина? Но в тусклом свете единственной свечи было не разглядеть.

— Как видишь, мое орудие уже полностью готово к бою, дитя мое, — все так же ласково, терпеливо проворковал Петрус. — Посмотри на него. Разве ты не чувствуешь гордости за свои деяния?

Она хихикнула.

— Я всего лишь скромная слуга вашего преосвященства.

— Мы же договорились: никаких титулов и званий.

— Приношу извинения… Петрус.

Все-таки называть так епископа из Телемы было ей непривычно. Но он ее гость, почти покровитель, и она сделает все, чтобы он не остался разочарованным. Хотя бы из профессионального самолюбия.

— Полагаю, ты уже готова к следующему этапу нашего, хм, метафорического сражения. Прими в рот навершие. Представь… Представь, что облизываешь леденец.

Навершие его органа и впрямь чем-то напоминало конфету, только не леденцовую, а шоколадную — сверху меньше, к основанию шире. Она облизала головку осторожно, но ловко, словно слизывала слой шоколада с конфеты, которую не хочется съедать целиком. Со стороны Селины головка разделялась на две половинки. Ласкать эту расселину кончиком языка оказалось приятно. Ей понравилось это ощущение. Тогда она осмелилась и чуть пощекотала уздечку: языком из стороны в сторону, быстро-быстро.

Епископ тяжело выдохнул.

— Очень… очень хорошо, дитя мое. — Его голос стал ниже и тише, в нем слышались хрип и желание. — Продолжай.

Она еще раз пощекотала уздечку и услышала, как на этот раз Петрус застонал. Снова облизала головку, словно конфету.

— Замечательно, дитя мое. А теперь возьми в рот полностью, — попросил Петрус. — И продвигайся медленно.

Они повиновалась: ее губы, преодолев небольшое сопротивление, продвинулись по стволу дальше, к основанию. Медленно. Поначалу ничего страшного не происходило, но, как только головка оказалась у основания ее языка, стало тяжко и как-то не так, и ей показалось, что она задыхается. Испугавшись, она выпустила член изо рта и отдышалась.

— Прошу прощения, — извинилась она, придя в себя.

— Что ж, атака в лоб не удалась, — пошутил он. Он наклонился, погладил ее по плечу, стремясь успокоить. — Ну, ну, моя кошечка… Попробуй дышать ртом и расслабить горло. И продвигайся так медленно, как тебе нужно.

Она сделала еще одну попытку, на этот раз попробовав, по его совету, дышать через рот, однако чувство удушья и какой-то первобытной паники вернулось. Она снова извинилась, но Петрус терпеливо приободрил ее, словами и ласковыми прикосновениями, поощряя сделать еще одну попытку. И еще. И еще.

Лишь на шестой или седьмой раз ей удалось, наконец, взять его мужское орудие в рот до основания. В тот же момент Петрус громко, удовлетворенно застонал — и внезапно ее захлестнуло ощущением собственной власти над ним. Она, она сейчас была хозяйкой положения, а не он. Все было в ее руках… во рту. Чувство было сильным, почти порочным, но доставляющим удовольствие, хотя и не имело ничего общего с возбуждением… почти.

Она продолжала ласки, хотя ей приходилось нелегко. Ощущение удушья уменьшилось, но все же не уходило — но потом она обнаружила, что, если нагнуть голову чуть сильнее и чуть ближе податься к Петрусу — то оно становится вполне терпимым. К губам и языку она прибавила пальцы, которые сильно обхватывали основание его члена, и тоже скользили вверх-вниз.

— Сильнее сожми меня, дитя мое… — попросил Петрус. — Не щади меня. О да, вот так… Нет, не настолько сильно… О, Просветленный… Продолжай… Хорошее tempo… Andante, allegretto… Не быстро, не медленно… А теперь быстрее…

Его голос, темный и терпкий, словно гречишный мед, лился сверху, обволакивал в кокон дремоты и возбуждения одновременно. Ей словно бы снился приятный, но постыдный сон, из тех, о которых благородным девицам знать не пристало. Но она знала.

Очень быстро ей овладел то ли азарт, то ли исступление, подхлестываемое самолюбием. Пусть эту услугу она оказывает в первый раз, но она постарается, чтобы его преосвященство был доволен. Оставалось одно — узнать, каково его семя на вкус…

…Но когда это случилось, она так и не поняла. Просто сначала Петрус как-то странно напряг живот, схватил неловко пряди волос на ее затылке и затих. А во рту стало много слюны, и она сглотнула… и тут почувствовала. Чуть пряное, чуть-чуть терпкое, но большей частью — никакое.

Епископ был прав — совершенно нечего бояться.

Она выпустила его орган изо рта и посмотрела вверх. Петрус, полностью расслабленный, привалился к спинке кушетки, широко раскинув и закрыв глаза. Грудь его часто вздымалась и опускалась, на лице было написано блаженство. Не открывая глаз, он похлопал ладошкой по кушетке слева от себя.

— Сядь рядом со мной.

Селина присела, стараясь не помять юбки. Он приобнял ее и ласково, по-отечески, поцеловал в щеку. Посидел так немного и открыл глаза. Селине стало почему-то неловко; захотелось сказать что-нибудь.

— Надеюсь, ваше преосвященство… Ой, простите. Надеюсь, что вы, Петрус, остались довольны.

— Для первого раза — вполне. Но и ты скажи мне: я понравился тебе как наставник? Мне не впервой раздавать наставления заблудшим душам, жаждущим истины, но впервые мои наставления столь… деликатного толка.

— Я буду рада и дальше следовать вашим указаниям, — вежливо ответила Селина. Это почти было правдой; она надеялась, что тусклый свет и яркий румянец на ее щеках скроют ее полупритворство. Епископ, однако, взглянул на нее зорко — ясными и проницательными глазами.

— Ну что ж, — промолвил он после небольшой паузы. — Следовательно, мы продолжим. Через пару дней, скажем?

Селина кивнула.

— Почту за счастье служить вам.

— Ты стараешься казаться покорной, — задумчиво произнес епископ. — Но покорность не всегда уместна на пути, который ты избрала… Впрочем, это тема для другого урока — и совсем другого предмета. Однажды, возможно, я дам тебе наставления и в этом. А сейчас налей мне вина, дитя мое.

Селина встала и подошла к столику, на котором стоял уже ополовиненный графин. Налила в бокал вино — в этом свете оно казалось почти черным — и поднесла Петрусу с реверансом.

Епископ — с чуть заметным кивком головы, который выдавал в нем человека, привыкшего к поклонению — принял бокал. Селина почтительно стояла, ожидая. Не потому, что на самом деле не осмеливалась присесть, а потому, что уже поняла — несмотря на попытки держаться на равных, епископ тщеславен и любит почитание.

Петрус сделал пару жадных глотков из бокала. Выдохнул, поцокал языком, наслаждаясь вкусом (а наслаждаться было чем — Селина потратила немалую сумму за это выдержанное сухое с южных виноградников). Отставил вино в сторону. Вытер пот с усов. Улыбнулся — той же вежливой непонятной улыбкой, что и всегда.

— В следующий раз, — объявил важно, — я немного изменю свои наставления. А если все пойдет хорошо… Тогда сильно изменю. Не волнуйся, дитя мое, ты в надежных руках.

Селина сделала еще один реверанс, наклонив голову, чтобы скрыть усмешку. «Если все пойдет хорошо, ваше преосвященство, указания вам начну давать я».

Название: О работе и размышлениях
Канон: Red Dead Redemption 2
Пейринг/Персонажи: Артур Морган, Сэди Адлер
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: повседневность
Кинки: юст, кинк на руки
Тема тура: в умелых руках
Рейтинг: R
Размер: ~370 слов

Артур Морган рубил дрова.

Сэди наблюдала за ним из-за дерева, почти исподтишка, изображая, что на самом деле рассматривает, как Шон и Чарльз разбирают у пристани спутанные сети. Никто не должен был знать, что все ее внимание было устремлено к кряжистой фигуре, споро работавшей топором. Артур Морган по обыкновению своему рубил утром дрова. Кисти его рук, ловко ухватившие древко, были темными от загара, и от костяшек пальцев вверх струились разбухшие от нагрузки вены. Выше виднелась еще одна загорелая полоса, чуть светлее — она заканчивалась почти у краев закатанных у локтя рукавов. Рукава принадлежали рубашке, которая когда-то была голубой, а теперь... Сэди покачала головой. Будь это рубашкой Джейка, она бы придумала, как хотя бы немного привести ее в порядок. Свести пятна, подштопать потертости, но... Но Артур не был Джейком, и она никогда не станет стирать и штопать его рубашки. Ни его, ни чьи бы то ни было еще. Она поклялась себе в этом, когда покидала вместе с бандой Колтер, и от слова своего отказываться не намеревалась.

Даже после того, как Артур подарил ей треклятую губную гармошку и попросил ему как-нибудь сыграть. Тогда она впервые обратила особое внимание на его руки. Они были грязными, с темной каймой под ногтями, но... неожиданно красивыми. Сильными. Умелыми. Артур умел стрелять, Артур умел добывать то, что не добыл бы никто другой, но что еще умел этими руками Артур? Сэди неожиданно подумала, что хотела бы почувствовать, как он касается пальцами ее губ, подбородка, шеи, как сжимает грудь, как забирается под пояс штанов и доставляет ей удовольствие, которое она давным-давно забыла и не могла даже воспроизвести в памяти, как оно вообще бывает. И сейчас ее тело не отозвалось ничем. Сэди Адлер поклялась хранить верность Джейку, и даже если мысли убегали не туда, воля тела расставляла все по местам.

Артур Морган перестал рубить дрова, отер тыльной стороной ладони лоб и отложил топор к колоде. Когда он поднял глаза, Сэди осознала, что он ее заметил.

— Как дела, Сэди? — хрипловато произнес он, потом резко откашлялся и с болезненной гримасой разогнул спину.

— Все в порядке, Артур, — улыбнулась она, развернулась на пятках и пошла прочь. В конце концов, у нее были и другие дела в лагере.

Все и впрямь было в порядке. И будет в порядке — до тех пор, пока Артур Морган остается с ними.

@темы: фемслэш, Red Dead Redemption, 3 тур, гет, Mass Effect, кинк: неопытность, кинк: голос, кинк: UST, кинк: оральный секс, кинк: руки, Greedfall, Игры. Кинки. Упорос, командное участие, кинк: гендерсвитч, кинк: спонтанный секс, кинк: фудкинк, Dragon Age

---

[anongamer]

Деанон: дайри | Ао3 | фикбук.


Название: Когда не остаётся слов
Канон: Dragon Age 2
Пейринг/Персонажи: Карвер Хоук/Фенрис, упоминаются ж!Хоук и остальные спутники
Формат работы: текст
Категория: слэш
Жанр: романс
Кинки: юст, первый раз, разница комплекций, лириумные спецэффекты
Тема тура: в умелых руках
Рейтинг: R
Размер: 2 764 слова
Предупреждение: ООС
Примечание: Пост-канон DA2, СС!Карвер, эмоциональный хёрт/комфорт на каплю экранного времени, секс без проникновения

Карвер стоит посреди площади: опустив руки, вместе со всеми уставившись на исполинскую статую. Часы хаоса подходят к концу, застывают с этой статуей вместе. Часы криков, треска огня, пепла в ветре с любой стороны — Киркволл не впервые встречает Карвера именно так. У него проносится мысль, что это — особая его удача.

Всё на долгие минуты погружается в тишину, и Карвер понимает, что нужно остаться на какое-то время: город в критическом состоянии, а он может помочь.

Он решается окончательно, когда храмовники во главе с Калленом склоняются перед сестрой, просят её стать наместницей города. Смятение, острая боль от потерь и бесконечная, до самых костей, усталость на мгновение мелькают у Мариан во взгляде. Сменяясь готовностью взять на себя ещё больше, вдруг заставляя Карвера ощутить всей кожей, что он задолжал ей. Задолжал немного времени рядом, поддержки; задолжал показать, как понимает теперь, что лидером она не хотела никогда становиться. Но и справиться, кроме неё, было некому.

Он проходится взглядом по всем присутствующим, выцепляет что-то схожее в адрес Мариан и у них. Но облегчение от того, что не все храмовники следовали за Мередит, веря в категоричные её методы, разделяет с Карвером, пожалуй, из всех только Фенрис.

Сначала им всем надо выпить, и Карвер запоздало понимает причину: остальные слишком привязались за годы к самому Киркволлу. Все они — особенно Варрик — видят, как пострадал город, принимают то, что произошло после взрыва, как личную трагедию. Не могут не злиться и на магов, и на храмовников сразу. Не сейчас.

Карвер вслух отмечает: странно, что спутников у Чемпиона за столько лет не стало больше. Варрик со смешком сообщает, что он как раз разминулся с принцем-«младшеньким братом». Но шутки не следует, истории — тоже: все только переглядываются как-то скорбно. Карвер думает, хмурясь: у скольких историй тут может случиться простой, не трагичный конец?

Фенрис тихо сидит в стороне, будто потерянный в своих мыслях. Глядит изредка на Мариан с тревогой, но это небольшое движение свойственно всем присутствующим. Карвер то и дело возвращается к нему взглядом, почему-то вспоминая, каким Фенрис был раньше. Именно в нём замечая перемены и думая, как многое может со временем измениться.

Конечно, они все стали опытнее: закалились сильными потрясениями, событиями поменьше. Стали просто взрослее.

Карверу нравится, что его не заботит больше, что он самый младший. Не заботит, что они и не заметили в запале боя, насколько он стал сильнее, сколькому научился. Здесь все равны, объединены судьбой с Мариан — особенной, выдающейся женщиной. И то, что мысль звучит правильно, не вызывает внутри отторжения, нравится Карверу тоже.

Под конец попойки, шумной, нервной, почти доходящей до всеобщей ссоры — попытки привычно утопить в кружках тревогу, но сегодня тревог вышло много, — Карвер сообщает Мариан, что задержится в городе, получает позабытую тёплую её улыбку с благодарным кивком в ответ. Отвечая, Мариан не сдерживает беззлобной шутки, все, расслабляясь тут же, вставляют и от себя о Карвере что-то, но он лишь смеётся с ними, не находя в себе даже капли обиды. Радуется, что смог хоть на минуту разрядить обстановку.

Он просит Натаниэля передать остальным новость, раз тот отправляется домой, в Амарантайн, и от подбора слов Фенрис, к которому Карвер продолжает снова и снова возвращаться взглядом, будто бы удивлённо ведет бровями, чуть ли не улыбается в свою кружку.

Мысль о странной улыбке Фенриса Карвер решает отложить на потом.

*
«Потом» наступает для Карвера резко, спустя почти месяц. Атакует его шквалом мыслей обо всём в Фенрисе и каждой его детали отдельно, обрушивается ему на голову отложенным подальше ворохом незначительных их с Фенрисом жестов друг другу. Топит Карвера в тепле накопленных взглядов от Фенриса, которые он успевает подловить в ответ.

Сам Карвер смотреть на него не перестаёт.

Месяц, может, ещё не столь долгий срок: за бегом по всему Киркволлу, в мелких и крупных проблемах по самое горло; за долгими разговорами с сестрой вечерами в пустом теперь фамильном поместье — Карверу вовсе не до себя.

Но теперь становится ясно: Мариан со всем справляется. Да и город, как может, справляется тоже: пытается вернуться к хоть какой жизни.

И то, что им с Мариан некуда возвращаться — что Лотеринг не появится больше на карте, — тоже движет и ей, и Карвером где-то на задворках мыслей, не даёт день за днём опускать руки. Что-то от маминой сентиментальности, искренности её желания, чтобы им обязательно нашлось в мире место, передалось её детям. И не осталось надеждой, пустой мечтой — стало их обещанием, стоящей усилий и жертв целью.

Карвер нашёл себе дом у Стражей, но, раз может не бросить Мариан одну разбираться с Киркволлом, что стал домой ей, хоть сейчас, с радостью сглаживает последние углы между ними, легко подставляет ей своё плечо.

Фенрис, как никто, знает, каково не иметь для себя места в мире. В его крови не течёт магии, но она есть на его коже: взрывается иногда болью, как, беспечно ведя плечом, говорит он в простом разговоре. О рабстве тоже говорит куда спокойнее, почти не хмурясь: всё так же отчаянно борясь за то, чтобы другие подобной судьбы не узнали, он смог хоть как-то оставить позади свою собственную.

В жизни Фенриса нет прошлого до их встречи в Киркволле: нет воспоминаний и надежд из детства, нет свободных мыслей и своих решений долгие годы после. Нет какого-то одного момента, когда Фенрис нашёл самого себя, по-настоящему нашёл себе дом.

Но теперь Карвер думает, что до какой-то степени его понимает: со скверной в собственном теле, напоминающей о себе постоянно; с Зовом, живущим на задворках сознания, рассказывающим Карверу во снах истории из чужих жизней — в снах, слишком чётко отпечатывающихся под сетчаткой, слишком осязаемо стекающих холодом между лопаток в тишине ночи, когда Карвер приходит в себя после них.

Он видит — в мелочах, в совсем новых реакциях, — как поиск своего места Фенрис маленькими шагами давно проделал. Стал совсем другим, но сам будто не успел заметить. Стал свободным, специально свободу больше не ловя.

Карвер годами вспоминал именно их с Фенрисом разговоры в Киркволле: редкие резкие перепалки, всегда задевавшие за живое. Фенрис говорил тогда, что у Карвера нет жизни, что тот выдумал все свои проблемы. А Карвер не мог не принять всё всецело на свой счёт.

Но смотрел он на Фенриса и тогда больше, чем на кого-либо другого. Не мог перестать смотреть.

Сначала на то, как мастерски Фенрис обращается с мечом своим необычным, некрупно сложенным телом. Как загораются на коже лириумные линии, усиливают отточенные тренировками движения: вырываются из рук в нужное мгновение и с нужной силой, добавляют Фенрису смертоносности.

Потом Карвер начал смотреть уже по другим причинам, хоть самому себе не мог и всё ещё не может признаться.

Что-то завораживает его в Фенрисе — в малейших его движениях, непроизвольных жестах. В его слабых улыбках, в на удивление тёплых взглядах.

Фенрис красив, как лучшее, изысканное и самое редкое оружие: острое лезвие, мастерски им же самим — его волей — перехваченное за рукоять. Фенрис легко прорезает любое препятствие — играючи, со слепящим глаза блеском. Он держится гордо, свободно, уверенно выставляет себя вперёд — что для выпада в схватке, что показывая в разговоре разные свои грани. Сама аура силы Фенриса заключена в диковинную изящность, в изгибы необычной, уникальной формы: от белых узоров на коже, сразу бросающихся в глаза любому, до малейших движений губ в ухмылках, которые только Карвер может увидеть.

*
Даже поймав себя на постоянном, не особо прикрытом восхищении Фенрисом, Карвер решает ничего не предпринимать.

Проходит ещё пара месяцев, восстановление города идёт полным ходом, пещеры на побережье — и те вычищены почти от всего, что успело туда набиться. Как-то раз, по пути от такой пещеры, глядя в бескрайнее море под безоблачным небом, Карвер вдруг предлагает Фенрису прийти сюда как-нибудь для простого спарринга. Вызывает у него искренний, привычно свободный смех. Получает простой ответ: «Пожалуй, стоит».

Сердце Карвера бьётся невозможно сильно, а широкая улыбка не сходит с его лица до самого «Висельника». Варрик, устав за путь обратно закатывать глаза и на них с Фенрисом жаловаться, лишь качает головой напоследок у входа: «Часами обсуждают магов, а о чём-то интересном, в чём действительно смыслят, — никаких деталей».

Внутри до их угла на двоих никому нет дела, но сегодня так даже лучше. Мариан переваливается через порог устало чуть позже, собирает всех за большим столом в центре и переключает на себя всё внимание.

Карвер так и сидит с Фенрисом поодаль, не находит в себе желания ко всем пересесть. Они невзначай задевают друг друга руками; Карвер вдруг понимает, насколько такие прикосновения к Фенрису уже привычны, но не может вспомнить, кто из них это начал, зачем и когда.

Карвер думает, что все мелочи, которые он примечает в Фенрисе сам или слышит от него напрямую; все не озвученные, но пойманные им в себе сомнения, понял ли он Фенриса правильно в той или иной ситуации — всё это похоже на освоение новой боевой техники. Или оружия, только попавшего в руки.

И в таких освоениях Карвер за жизнь проделал действительно долгий путь: от детского желания подчинять всё и сразу чуть ли не силой воли, до осознания, что оружие в своих руках нужно уважать, давать ему петь, добавлять к его силе. Позже пришло и понимание, что для всего требуются упорные тренировки. А потом, с опытом, пришла возможность и более эффективных способов практики. Он сидит и вспоминает с улыбкой, как какие-то техники и клинки, поддавшиеся ему в особо запомнившихся обстоятельствах, становились в жизни особенными. Навсегда меняли его, оставляли на нём свой след.

Карвер чувствует вдруг себя так решительно, смело. Он стремительно поворачивает к Фенрису голову, собирается что-то ему сказать. И Фенрис отвечает на его порыв сразу: вскидывает голову, встречается с ним взглядом.

Но тут же резко отводит глаза, улыбаясь почти смущённо, слегка опускает неуверенно плечи.

И что-то замирает, сжимается больно у Карвера внутри. Ему, как всегда, становится страшно, что он только неумело развеет словами этот момент их близости: выразится недостаточно правильно, не сможет описать своих чувств.

Спустя минуту Фенрис выдыхает задержанный зачем-то воздух, улыбается чуть шире и расправляет плечи, всё так же на него не глядя.

Вдруг кладёт на столе свою руку на руку Карвера, заставляя вздрогнуть. Говорит еле слышно:

— Если честно, в такие моменты любопытство меня съедает.

— Да? На тему? — нелепо отвечает Карвер, прикованный к столу взглядом. К тому, какой крупной кажется его ладонь под изящной на вид, но тоже мозолистой и ничуть не менее сильной рукой Фенриса.

— Хочется узнать, что ты думаешь.

Карвер не сдерживает смешка, с трудом переводит глаза снова к его лицу. На сей раз Фенрис всё-таки смотрит в ответ: заинтересованно, не понимая.

— Я думаю слишком о многом и сразу. Всегда думал, это же не секрет, — пожимает Карвер плечами.

А потом немного сжимает его пальцы, решается:

— Хотел сказать, как ты не похож ни на кого другого, но испугался, что это прозвучит слишком глупо.

И сразу, конечно, хмурится. Сразу хочет куда угодно сбежать.

Фенрис раскрывает глаза широко, удивлённо, а потом о чём-то задумывается. Говорит, вдруг улыбаясь:

— Но это тоже не новость. Это было первым, что ты мне сказал.

— Я, — теперь удивляется Карвер, но вдруг тоже вспоминает и неловко смеётся. — Да, точно. Сказал, что ты не похож на других эльфов.

— С тех пор ты встречал много эльфов, и вообще встречал многих, — указывает Фенрис довольно. — Теперь у этих слов куда больше веса.

— И правда. Но никого, похожего на тебя, я так и не встретил.

Фенрис замирает: растерянно, как-то уязвимо. Невозможно красиво.

Стол в центре зала вдруг взрывается общим смехом, и Карвер медленно тянется и легонько касается своими губами его губ: извиняясь, что не может просто ему сказать.

*
Как ни убеждает себя Карвер, что происходящее между ними схоже с освоением боевых техник; как ни гордится годами тренировок и тем, насколько умелы в таких освоениях его руки, — перевалившись через порог дома Фенриса позже, водя этими самыми руками по его коже, он чувствует себя абсолютно ничего не умеющим, невероятно слабым.

Но и здесь Фенрис с ним на равных — как в долгих разговорах о том, в чём они оба не смыслят, но хотели бы узнать это вместе. Просто для неумелых разговоров кончилось время.

Открытая кожа рук Фенриса от прикосновений вспыхивает линиями лириума, и Карвер тратит все силы на попытки их не задевать. Выходит плохо, никуда не годится: ладони у него слишком большие; трогать Фенриса хочется слишком сильно. Поняв, чем он так напуган, Фенрис вдруг хватает его за широкие плечи, просит Карвера посмотреть ему в глаза. Ловит так на, кажется, целую вечность. Потом чётко шепчет: «Они не болят».

И сам целует его в губы, направляет его руки: проводит ими по своей спине, ведёт их дальше. Фенрис прерывает поцелуй, чтобы заворожённо уставиться вниз, и Карвер отслеживает его взгляд, тоже замирая. Бедро Фенриса выглядит таким тонким под его ладонью: Карверу кажется, что он может обхватить его целиком. Он решает проверить, и Фенрис вдруг низко стонет, сам удивляясь, смущаясь звука; снова притягивает Карвера в поцелуй.

Карвер не очень запоминает, что происходит дальше, но они оказываются на узкой кровати за ближайшей дверью, куда-то дев всю броню по пути. Фенрис слабо пытается извиниться, через сбившееся уже дыхание: указывает виновато, что в его доме пыльно и пусто. Предлагает пойти в свою спальню, хоть насколько-то чистую, но действительно пойти сам едва ли может: слишком крепко обхватывает Карвера за плечи и шею, к себе прижимая, слишком льнёт горящим телом к его телу.

Карвер в ответ только глупо смеётся. Говорит, что каких только не повидал лежанок прямо на камне; добавляет, обжигая Фенрису шею дыханием, что в Глубинных тропах запахи пыли и плесени в числе приятных. И Фенрис низко, облегчённо смеётся тоже, выгибаясь всем телом ещё сильнее, подставляя всё больше кожи, просит сделать с ним уже хоть что-то.

Карвер в подобной близости имеет какой-то опыт, но сам факт, что с ним Фенрис, сводит опыт на нет: недостаточно, неправильно будет трогать его, как любого другого. Хочется замедлиться и изучить подробно, чего именно Фенрису бы хотелось. Но от самого понимания, что трогать теперь можно, остановиться у Карвера не выходит. Он запускает пальцы в его волосы, слегка задирает голову, чтобы поцеловать Фенриса в губы. Нежно, но уверенно ведёт второй рукой по боку и ниже, прихватывает его бедро снова, разводит медленно в стороны его ноги.

Не кажется, что Фенрис против, или что сам может похвастаться опытом: он удивляется каждому новому прикосновению, замирает, не зная, куда себя деть. Но говорит продолжать. Это подогревает Карвера вести увереннее, внимательно отслеживать его реакции. Даже шептать ему то, на что обычно не хватает смелости, чтобы помочь привыкнуть к ощущениям.

Карверу дышится так свободно, несмотря на тесноту узкой кровати. Несмотря на то, как сердце бешено бьётся, выстукивает в рёбра пьянящую мысль, что здесь, под ним — Фенрис. Которому тоже нравится их положение, судя по реакциям тела и просьбам коснуться ещё раз. Судя по вспыхивающей то и дело лириумом коже.

Но когда Фенрис вдруг весь напрягается, взглядом оказывается где-то не здесь, дрожит губами, и эта дрожь быстро расходится по остальному его телу — Карвер останавливается сразу, вскакивает и только нежно держит его за плечи вне линий из лириума. Заглядывает в глаза испуганно, зовёт его шепотом. Думает, что делать, если ему станет хуже, успевает проклясть себя всем, чем придётся.

Но Фенрис почти сразу приходит в себя, мотает взлохмаченной головой. Начинает извиняться за всё на свете: за глупое своё тело, за страхи и воспоминания, вот так хватающие его в тиски.

От облегчения, что он вернулся так быстро, Карвер даже не ловит сходу, что именно говорит Фенрис. Но осознав, сразу его останавливает — с силой прижимает к себе.

Карвер отстраняется совсем немного, чтобы посмотреть ему в глаза. Уверенно тихо шепчет, что это не делает Фенриса хуже, делает только больше собой, лишь им одним. Говорит, всё так же уверенно, что не обязательно им заходить дальше — ни сейчас, ни когда-либо позже. Как обычно комкает мысли, еле подбирает нелепые свои слова, но Фенрис ощутимо расслабляется, прижимается лбом к его лбу. Тихо говорит: «Спасибо», и какое-то время они просто молчат.

Потом Фенрис всё же решается, настаивает на продолжении. Снова заставляя Карвера восторженно уставиться — вспомнить, как смело он всегда бросает всему не поддающемуся, непонятному, новому вызов. Но он сразу же сжимает Карверу сердце снова, шепча: «Если, конечно, ты сам после такого захочешь».

Порой собственная неумелость в чём-то, как ни сковывает Карверу тело, просто не имеет значения. Заставляет лишь подобраться, тоже бросить себе вызов. Рискнуть и посмотреть, что случится, чтобы не жалеть после.

А тут они решаются с Фенрисом вместе, и всё, что от них зависит, просто не может не стать самым лучшим.

Карвер пытается выразить прикосновениями всё, чего не может сказать в ответ словами. И теперь — пройдясь ладонями по всему телу Фенриса, задержавшись везде, где тому понравилось, — он всё быстрее водит рукой по его члену, ловит срывающиеся с его губ удивлённые низкие стоны своими губами, всматривается в малейшие реакции на разгорячённом лице. А когда Фенрис кончает, протяжно шепча его имя, выгибаясь под ним всем телом невозможно красиво, — сердце в груди кажется Карверу как никогда свободным. Собственное тело кажется ему самым сильным.

Он умудряется сформулировать примерно это, и Фенрис тихо смеётся, притягивает его для поцелуя. А потом неловко, неумело, но с полным решимости взглядом, обхватывает член Карвера, заявляя: «Твоя очередь». Надолго Карвера, конечно, совсем не хватает.

Но это — абсолютно неважно.

*
Карвер впервые видит его таким расслабленным. И Фенрис вдруг говорит, что у свободы, пожалуй, нет никакого предела. Добавляет шутливо, что с Карвером поискать не против.

И у Карвера не находится слов по какой-то новой, верной причине. Но находятся силы для ещё одного поцелуя.

@темы: слэш, 3 тур, фанфикшен, кинк: неловкость, индивидуальное участие, кинк: UST, кинк: первый раз, кинк: доверие, кинк: прикосновения, Игры. Кинки. Упорос, кинк: неозвученные чувства, кинк: handjob, кинк: нежный бережный секс, кинк: разница в размерах, Dragon Age

---

[anongamer]

Название: Больше никогда
Канон: Dragon Age: The Calling
Пейринг/Персонажи: Мэрик Тейрин/Фиона
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: пропущенная сцена, ангст, PWP
Кинки: болезнь, поражения кожи, прощальный секс, эротические фантазии
Тема тура: Погода была прекрасная, «принцесса» была…
Рейтинг: R
Размер: 1200 слов

Мэрик до сих пор не верит, что это конец — их последняя ночь. Фиона уйдёт и навсегда исчезнет из его жизни, растворится в истории каплей воды в Недремлющем море, и никто, кроме него, не вспомнит, какой храброй и стойкой она была… Что она вообще существовала и сражалась за мир. Никто не познает лёгкость её прикосновений и не поймает дерзкий, насмешливый взгляд, полный горькой мудрости; не услышит этот грустный хрипловатый голос, способный расшевелить даже окаменевшее от утраты сердце. Фиона так юна — и уже обречена.

Логейн косо смотрит на молчаливого Мэрика и на ночь оставляет стражу в Круге — отпускает время на прощание. Призрак Роуэн стоит между ними, и дрожь берёт от мысли, что Фиона скоро окажется рядом с ней: словно скверной, Мэрик одаривает любимых женщин мучительной смертью.

После сражения в Круге тихо — никому не хочется попасться под руку Логейну. Для короля выделяют отдельные покои, которые тот сразу же передаёт Фионе. Словно пёс, он мечется у закрытой двери, силясь остановить в душе удушающую волну бессилия, а когда сдаётся — негромко стучит и робко заглядывает в комнату. Фиона сидит на застеленной кровати спиной к нему, ссутулившись. Мэрик бросает взгляд на нетронутую тарелку с ужином на столе — сам-то он на нервах две порции съел.

— Теперь Круг станет тюрьмой, — говорит она, не оборачиваясь — с такой ненавистью, словно место, из которого она сбежала к Стражам, стало ей важнее собственной несчастной участи. Мэрик садится рядом и мягко сжимает её маленькую ладошку, подносит к губам, но Фиона резко вырывается, как дикая кошка, прячет руку под грудью. Сердце взрывается новой болью.

— Я обещаю сделать всё, что в моих силах, — говорит он и сам себе не верит: король настолько ничтожен, что одной девушке помочь не в силах. Однако Фиона чуть поворачивает голову и смотрит с надеждой, за которую хочется ухватиться и наобещать всё на свете.

Мэрик приобнимает Фиону за плечи, согревает своим теплом, и она утыкается ему в грудь, наконец расслабляясь. Он целует её в лоб, зарывается носом в волосы и, прикрыв глаза, вдыхает запах пота — честный, пьянящий; его руки подрагивают на узких плечах, сердце бьётся о рёбра, а жар разливается далеко не от ужаса перед завтрашним днём.

На Глубинных тропах Фиона взяла инициативу — а теперь, задрав рукав, рассматривает тёмные пятна, рассыпанные на бледной коже, и просит тихо:

— Не надо жалости, Мэрик. Я знаю, как выгляжу.

В ответ он чуть прикусывает ей мочку и спускается к шее, продолжая дорожку поцелуев. Фиона дёргает плечом, когда дыхание щекочет кожу, сжимается, но Мэрик не позволяет ей отстраниться. Он хочет, чтобы она поняла — насколько желанна и прекрасна его героиня, отважная маленькая эльфийка, бросившая вызов и рабовладельцам, и скверне, и демонам, и этому кошмарному Архитектору. Его мать, Мятежная Королева Мойра, была такой же.

Это несправедливо — что сильные женщины обречены умереть молодыми. Ужас и гнев смешались в груди огненным вихрем. В глазах покалывает, и Мэрик прижимается к Фионе так отчаянно, что стискивает до боли. Она гладит его по голове, целует в ответ — неясно уже, кто кого утешает — и робко замирает, когда он расстёгивает петли на её мантии.

— Мы пройдём через это вместе. Я буду с тобой, — шепчет он как одержимый, касаясь губами выпирающих тонких косточек. Фиона так хрупка, но одной силой мысли может обратить его в прах — только не скверну внутри себя.

Мэрик напористо, торопливо стаскивает с неё верхнюю одежду, чтобы взглянуть на соперника ближе, лично. На бледной коже крупные чёрные пятна смотрятся куда страшнее: та словно старится, морщинится и отмирает. Фиона глядит испытывающе, с вызовом, однако Мэрик, не дрогнув, приникает к её груди с поцелуем, проводит языком вокруг крупного пятна под шеей, чувствуя прокатившуюся по телу дрожь. Фиона испугана, ошарашена, возбуждена — после заминки она запускает руку ему в волосы, наматывает пряди между пальцами и держит, ведёт ниже.

Восхищённый её реакцией, Мэрик подчиняется и с удовольствием обнажает новые участки её восхитительного стройного тела, не смущая и полной наготой. Ему приятно смотреть на Фиону, разомлевшую на скинутой форменной одежде; и кажется, грифон с наплечника поглядывает одним глазом с укором. Пятна скверны вгрызаются в его любимую, испещряя всё тело, поэтому Мэрик старается помочь если не с физической болью, то с душевной: посасывает язвочку под грудью и кончиком языка играет с соском, наслаждаясь приглушёнными вздохами, поглаживает россыпь на бедре, аккуратно разводит ноги и припадает к пятну на лобке, уходящему под тёмные завитки волос.

Это не жалость — а нечто близкое к поклонению: так бы он каждый день славил свою королеву; пусть и не смог бы публично назвать Фиону женой, браки ведь заключаются под взором Создателя? Она никогда не согласится, упрётся, высмеет его и будет права. Не для неё такая жизнь — во дворце… и с ним.

Пока что Мэрик наслаждается её терпким запахом и заразительным хихиканьем, смазывает соками и дразнит бугорок клитора. Фиона восхитительно узкая внутри, горячая, но он хочет не просто взять её, а сделать последний вечер запоминающимся — оставить в воспоминаниях что-то приятное.

Она сама двигает бёдрами, насаживаясь на пальцы, и закрывает глаза, когда смотрит вниз — на него, приникшего к испещрённому пятнами животу; злится, резко смахивает волосы со лба и бессильно падает, не получив удовольствия. Мэрик возвращается к ней, обнимает.

— Я хочу видеть тебя, — говорит Фиона на выдохе и целует, развратно прикусывая нижнюю губу, играя языком — такому кротких аристократок не учат. Её тёмный взгляд словно высасывает душу. У виска, под короткой чёлкой, зреет новое пятно, и Мэрик трётся о него носом. — Давай же, не тяни.

Он выполняет всё, что она требует командным голосом: никаких нежностей — это лишнее. Немного разочарованный Мэрик чуть отстраняется, входит в Фиону медленно, чтобы не причинить боль. По правде, страх бьётся в голове набатом, однако внутри она привычно тесная, жаркая. Мэрику плевать на видения насилия из Тени — его избранница всё ещё молода душой и, стесняясь, невинно прикрывает обнажённую грудь ладонями. Короткие волосы взъерошены, липнут ко лбу, губы покусаны, узкие бёдра идеально раскрыты для него — теперь, сверху, открывается ужасающий вид на болезнь; кажется, что пятна растут и множатся буквально на глазах, там, где их только что не было.

Испуганные смертью, они оба отчаянно тянутся к жизни. Каждое касание кажется острее, горячее, каждый поцелуй — как прощальный.

В голове постоянно роятся мерзкие, страшные мысли. Ускоряясь, Мэрик представляет, как мешает внутри слизь с чёрной массой, увиденной им на Глубинных тропах, а потому не может долго кончить. Он чувствует, как Фиона сжимается, вертится, тоже безуспешно пытаясь добраться до пика, а затем — помогает себе рукой: водит пальцами вокруг его погружённого члена, собирает смазку и плавно трёт клитор. Когда она откидывается на подушках, то тяжело дышит и словно не чувствует Мэрика, затем, опираясь на руку, целует и вдруг игриво шепчет:

— А как бы ты брал меня в своём замке? Представь, будто я принцесса на выданье…

Теперь и он прикрывает глаза, представляя не чужие покои, а пустой тронный зал и Фиону — в приталенном платье, с той же игривой улыбкой, — ласкающую его в укромном углу за колонной. Они излазили бы каждый закоулок замка, шокируя случайно зашедшую прислугу и, конечно, Логейна. На возможном взгляде последнего Мэрик кончает, толкается поглубже, уткнувшись носом в пятно на плече, и тяжело выдыхает, словно снова удрав от порождений тьмы.

На душе пусто и почему-то гадко, словно он предал Фиону. Она же молча гладит его волосы, вглядываясь в высокий потолок, и думает наверняка о том же: вот бы всё было не так! Их сказка — с приключениями, заговорами и внезапно обретённой любовью — окончилась плачевно. Снова. Лица любимых меняются, но итог — никогда.

Мэрик помогает Фионе завернуться в одеяло, притягивает к себе, обнимает сзади и клянётся себе: больше никогда.

@темы: 3 тур, гет, фанфикшен, кинк: фантазии, индивидуальное участие, Игры. Кинки. Упорос, кинк: боди-модификация, кинк: прощальный секс, Dragon Age

---

[igrokink]

Итак, наши дорогие, второй тур прошел! Спасибо нашим прекрасным участникам за отличные тексты, веселую упоротость и отчаянную смелость настоящих кинколюбов

И теперь осталась последняя возможность запрыгнуть в этот уходящий поезд. Поднажмем, родимые?

Надеемся, правила вы уже запомнили, и повторять их нет смысла, но если что, все вот тут.

А пока — темы третьего тура вжух!
1. викторианская АУ
2. погода была прекрасная, "принцесса" была...
3. в умелых руках
4. ошибка в ритуале
5. щупальца любви

А кстати, у нас ведь еще голосование Изначально был выставлен порог для того, чтобы счесть голосование состоявшимся, в 30 голосов. Как считаете, наберем? Просим с вашим мнением в опрос.

Ну, и традиционный обвес.

общественный акк

логин

anongamer

пароль

kAq-S9h-ub5-i7g

код шапки

<b>Название:</b> (если нет, то ***)
<b>Канон:</b>
<b>Пейринг/Персонажи:</b>
<b>Формат работы:</b>
<b>Категория:</b> джен/гет/слэш/фемслэш
<b>Жанр:</b> 
<b>Кинки:</b> 
<b>Тема тура:</b> 
<b>Рейтинг:</b> G/PG/PG-13/R/NC-17/NC-21
<b>Размер:</b> (для текстовых работ) Х слов
<b>Предупреждение:</b> (если есть)
<b>Примечание:</b> (если есть) 

заглушки для индивидуалов

<img src="https://secure.diary.ru/userdir/3/5/3/2/3532880/86946965.jpg">

<img src="https://secure.diary.ru/userdir/3/5/3/2/3532880/86946966.jpg">

Вопрос: Будем голосовать?

1. Да		10	(66.67%)
2. Нет		5	(33.33%)
Всего:		15

@темы: 3 тур, организационное

---

Команда "Игра на чужом поле" ч.2

[gameofshame]

Члены команды «Игра на чужом поле» играли во многие игры, но иногда не хватает одной маленькой детали, чтобы остаться по-настоящему удовлетворенными. Мы решили исправить это. Нет, канон нам не так уж и мешает, особенно, если можно что-нибудь в нем изменить и дойти-таки до высот блаженства. Если вы тоже недовольны тем, как разработчики любят ваших любимок — мы ждем вас!

Название: Слишком много для одной ночи
Канон: The Thief
Пейринг/Персонажи: Гарретт, ОЖП, ОМП
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP, драма, нуар
Кинки: вуайеризм, намек на эксгибиционизм
Тема тура: роковая женщина/нуар
Рейтинг: R
Размер: 2408 слов

Я мчался по крышам Стоунмаркета привычным маршрутом, почти не разбирая дороги. Перед моими глазами мелькали события минувшей ночи. Иствик, повесившийся у себя в кабинете, напротив стеклянных дверей, через которые было видно его детище — многоэтажную Крепость, столь же гротескную, сколь и грозную. Мой безумный побег от Стражи с адскими боевыми псами, готовыми разорвать меня живьем. Стремительный бег по крышам — я драпал так, словно чуял за спиной зловонное дыхание самого Трикстера. Внезапно провалился прямо в комнату отдыха Стражи. Их было человек двадцать, и все смотрели на меня ошалело. Думаю, в тот миг даже явление Барона не так бы их впечатлило, как моя угрюмая рожа. Не давая им возможности прийти в себя, я тут же помчался дальше, не сбавляя скорости. И последний — самый безумный — прыжок.

Ушел.

Затем Крепость. Взрыв на самом верху, куски камня, бомбы, бомбы, еще бомбы, трупы, крики Озаренных. Паровые трубы, грозившие то упасть, то взорваться прямо под моими ногами, а внутри Крепости — огонь, пыль и гарь, от которых я чуть не задохнулся.

Но я пробрался. И нашел Бассо. На тюремном этаже. Он был ранен, скрипел зубами — больше от злости, чем от боли. Уговаривал меня уйти с ним.

Но я уже узнал код шифра к знаменитому Большому Сейфу Барона, и ни одна тварь на свете меня бы не остановила. Огромный сейф, который, по слухам, был набит драгоценностями под завязку и который, как говорили, было невозможно вскрыть.

Я вскрыл.

Почти.

Ловец Воров явился неожиданно, а с ним — целая свора городских стражников, каждый из которых желал лично разгрызть мне глотку.

Я оглушил их всех и завершил начатое. Большой Сейф был взломан. Но внутри не было ни золота, ни побрякушек. Только он. Осколок Камня Примали.

И в тот самый момент, когда я сжал осколок Камня в руке, Большой Сейф сорвался с цепей и рухнул в подвал. Прямо с верхотуры. Со мной внутри.

Что было потом, я не знаю. Провалился то ли в сон, то ли в видения, где со мной разговаривала Эрин. Она призрак, должно быть. Призрак, призванный с того света, чтобы мучить персонально меня.

Когда я пришел в себя, я оказался жив и даже цел. Сейф развалился, а на мне ни царапины, кроме пробитой руки. Гарретт, ты гребаный везунчик, сказал я себе. А теперь вали домой, не то везение, неровен час, закончится.

Луна лила на Город призрачный презрительный свет, от сильного ветра слезились глаза, моя левая рука, пробитая дротиком Ловца, ныла и горела. Хотелось выпить чего-нибудь — даже не горячительного, а обжигающего, раздирающего жаром желудок и затуманивающего мысли. Кажется, дома у меня еще оставался бренди, который я свистнул с барной стойки одного аристократишки в Дэйпорте. Эта мысль приободрила.

И все-таки я хорош.

Я жив. Я выбрался. Я спас Бассо. Я вскрыл сейф Барона. Я раздобыл Примали — то оружие, которое, по словам Ориона, обеспечит победу над чумой. Не то чтобы мне было дело до чумы: каждому дано по судьбе его. Но видение, в котором была Эрин… Я хотел узнать, что случилось со мной. Почему я целый год беспомощной жалкой тряпкой провалялся на мосластых коленках Королевы Воров. И что-то мне подсказывало, что сегодня я стал ближе к разгадке.

Наконец я увидел Часовую башню. Мой дом. Взглянул на небо. Всегда, сколько я себя помнил, небо Города было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами из-за сырости окружающих его болот и близости к морю. В последнее время к ним добавился еще и вонючий черный дым от круглосуточно работающих фабрик. Все это оседало в легких и расцвечивало воздух неповторимыми ароматами.

Город-гниль. Город-гной. Город-зловоние. Город-плесень. Мой город.

Сколько еще до рассвета? Два часа? Или всего час? Надо поторапливаться.

Горожане еще спали. Спали богатеи в своих просторных спальнях, отделанных резным черным дубом, со штучным паркетом на полу, об который горничные регулярно стирают себе руки в кровь. Спали больные, объятые Мраком, в бараке Ориона, поминутно просыпаясь и бормоча бессвязные молитвы сами не зная кому — старые боги покинули нас, а в новых никто и не верил. Спали торговцы в районе рынка, даже во сне считая прибыль и расходы и придумывая способы, как бы им впарить покупателям испорченный товар, а грузчикам и писчим заплатить поменьше. Спали аптекари, одурманенные опиумом, пузатые подслеповатые банкиры, чахоточные белошвейки, сумасшедшие поэты, истощенные голодом циркачи.

Бодрствовали только шлюхи. И воры. И те из стражников, которым не повезло оказаться ночью на посту. От них-то я и прятался.

Вот крыша склада, комнатенки мелких торговцев… Переулок Тружеников, который я про себя называю «Переулком Дешевых Шлюх», — здесь каждый вечер стоит одна или две девицы, в одинаковых красных платьях, одни из тех, кому не нашлось места в богатом заведении мадам Сяо-Сяо. Здесь надо быть аккуратнее: держаться в тени, спрыгнуть ближе к каменным воротам, там, где темнота скроет меня.

Вот так. Теперь снова вверх.

Я зацепился Когтем за решетку вентиляции. Подобрался, подпрыгнул. Обогнул ящики, взобрался на приваренную лестницу, липкую от птичьего помета. Справа раздался писк и шуршание — крысы что-то жрали в разбросанном мусоре.

Впереди — метров десять деревянного настила, на который выходили окна дешевых комнатенок, что снимали бедолаги-труженики и те гости Города, которым «свезло» оказаться запертыми внутри Стоунмаркета по личному распоряжению Барона.

Я — уже по привычке — взглянул на то самое окно. Единственное окно на всей улице, не запертое наглухо ставнями. Единственное, что всегда стояло нараспашку.

Сегодня оно светилось ярче обычного. Настолько ярко, что освещало почти все деревянные мостки перед комнатой и даже соседние. Скверно. Незамеченным мне не пробраться.

Я знал это окно, эту комнату и несколько раз видел ее обитательницу.

Все началось с месяц назад. Я привычно пробирался к Площади Часовой башни в сторону Южного Квартала и доков, когда услышал женский голос.

— Представляешь, вчера я видела мужика во всем черном, который пробирался мимо моего окна! Вот потеха!

Я невольно остановился. Мужик во всем черном — это, безусловно, я. Ни один из нашей чернорукой братии, кроме меня, не работает возле Площади, это слишком рискованно. (Или я ошибаюсь? Погано, если так. Стоит уточнить у Королевы.)

Голос раздавался из той самой освещенной комнаты.

Второй голос — тоже женский — что-то ответил, я не разобрал. Первая женщина продолжила:

— Конечно, опасно! Но если не рисковать, жизнь так пресна.

Говорила она с заметным акцентом, акцентом, который я хорошо знал. Иллирия.

Я усмехнулся про себя. Меня, значит, видела, а окно так и не закрыла? Жизнь тебе слишком пресна? Что ж, пеняй на себя, подруга.

Через пару дней я ограбил ее. Красть там оказалось почти нечего — так, брошка да браслет. Но почему-то я почувствовал себя отомщенным.

Я ожидал, что после ограбления она прикроет окно.

Как бы не так.

Грабануть ее еще раз?.. Но, как назло, каждый раз, когда я прокрадывался мимо, она была дома.

Расхаживала перед окном, нагло, смело, словно напрашиваясь на что-то. Читала за столом, накручивая волосы на палец и шевеля губами. Чистила и гладила одежду. Прибиралась. На вид ей было лет двадцать пять, смуглая и рослая, как все иллирийки.

Однажды я увидел, как она спала — при свете свечи, разметавшись по кровати, в сорочке такой тонкой, что скорее пробуждала интерес, чем скрывала ее прелести.

Та еще штучка оказалась. К такой на лихой кобыле не подъедешь — и тебя осадит, и кобылу.

Кто она? Чем занимается? Я не знал. Руки ее были чистыми и здоровыми — значит, не физическая работа и не домашняя прислуга. Не подавалка в таверне — я знал всех слуг и служанок в тавернах Города, и они знали меня. Платья у нее были дешевые, но чистые и новые. Значит там, где она трудится, важен внешний вид. Продавщица в какой-нибудь лавке? Белошвейка? Сестра милосердия, привлеченная сюда по просьбе властей, когда Мрак уже бушевал, а Барон пока еще не прибрал власть в свои руки?

Не то чтобы мне было так уж интересно. Но она словно бросила мне вызов — а вызовы я принимаю.

Сегодня ее окно было освещено ярче обычного. Оттуда доносился шум, смех, шаги.

— Да ты пей, пей, — раздался грубоватый мужской голос. — Специально ведь для тебя достал. Из твоих краев, сладкое.

Крадучись, я приблизился.

Комната была освещена то ли двумя, то ли тремя канделябрами — против обыкновенных одной или пары свечей. Иллирийка была здесь, в темно-красном платье с глубоким треугольным вырезом и двойной ниткой жемчуга вокруг шеи — что в сочетании с ее смуглой кожей выглядело вызывающе, как по мне. Но, должно быть, она так и хотела.

И мужик. Силен, грузен, плечист. Сидел за столом, потягивая винишко, плотоядно посматривая на подругу — а она, кажется, была очень даже не против. А рядом с мужиком, на стуле… Вот дерьмо. Мундир Стражи.

Я сбежал от Ловца, трех десятков стражников, пары боевых псов, пробрался в Крепость сквозь огонь и бомбы. Было бы крайне глупо попасться на глаза стражнику, когда я почти дошел до убежища. Придется обождать.

Я присел возле окна, стараясь не шуметь. Опустил платок, закрывающий половину лица, вдохнул полной грудью. Ароматным воздух не назовешь, но хоть не воняет фабричным дымом или канализацией, как в доках, и на том спасибо.

Раздался шум отодвигаемого стула.

— Ну, с кем хочешь познакомиться сначала — с госпожой Правой или госпожой Левой? — спросила женщина.

Я впервые слышал, чтобы так называли сиськи. Иллирийский фольклор?

— Ах ты шалунья, — проревел мужчина.

Я заглянул внутрь.

Стражник встал, потянулся к подруге широкими сильными лапами, сгреб ее в охапку, начал мять грудь под платьем. Ей, кажется, понравилось. Она довольно засмеялась.

— Садись обратно.

Он повиновался. Она задрала юбку повыше, перебралась к нему на колени.
Подходящий момент, чтобы проскользнуть мимо, промелькнула у меня мысль. Никто из них сейчас не смотрит.

Но я почему-то не смог оторвать взгляд.

Смуглые мускулистые бедра, показавшиеся из-под юбки. Ее длинная шея, гладкая и темная. Руки мужчины на ее талии, на бедрах, на груди. Его самодовольный вид.

В паху приятно потяжелело. Вот же срань!

Мысленно выругавшись, я отвернулся.

Ничего удивительного, если быть откровенным. Сколько у меня уже не было женщины? Последний раз это была Сара из «Гнезда сирены»… Значит, больше двух лет.

Сластолюбивым я никогда не был. Моим главным пороком была и остается безграничная, огненная, необъятная алчность. Деньги. Красивые побрякушки. Драгоценности. Редкие книги. Картины. Иногда я даже не знал, что делать с награбленным, но сама мысль, что эти сокровища теперь со мной, радовала мою порочную продажную душонку.

Но все же — два года воздержания для здорового мужчины срок немалый.

Судя по звукам, они целовались. Смех. Стоны. Какие-то стуки. Скрипы.

В окно я не заглядывал, но и так мог вообразить, что там, — она по-прежнему у него на коленях, ее платье бесстыдно задрано, нитки жемчуга болтаются на потных сиськах. Бутылка вина на столе, подсвечник из пяти свеч, из-за которых я сижу тут, как дурак.

— Раздевайся уже, — нетерпеливо сказала она.

— Тогда слезай, — проревел стражник.

Звук отодвигаемой мебели. Действо, кажется, только начинается. Вот дерьмо.

В моем паху еще сильнее запульсировало. Приятно, конечно, но насколько же неуместно. Глупо. И завораживающе.

Остатки разума шептали мне: Гарретт, загляни в окно, выбери момент, когда они отвернутся, проскользни мимо и вернись домой. А там уже достань член, сожми его поудобнее и слей напряжение — во всех смыслах. Дома, в убежище. А не здесь, идиот.

Член дернулся. Он уже с трудом помещался в штанах. Ощущение было не из приятных.

Раздался скрип, стук, еще один скрип — и женский стон, громкий, полный наслаждения. Член словно ответил на ее стон, еще раз дернулся и окончательно отвердел.

Так уже нельзя.

Я снова заглянул внутрь. Иллирийка сидела на столе, широко раздвинув ноги. Платье ее сползло и обнажило одно плечо. Стражник стоял между ее ногами и трахал ее медленно, но сильно, постоянно сжимая ее большую круглую грудь.

Да пропади оно все пропадом.

Я расстегнул штаны, развязал исподнее, ухватил член в руку, двинул вверх и вниз. Чуть не выругался — забыл снять перчатку. Стянул перчатку зубами. Снова ухватил член.

Первые движения отозвались таким сильным удовольствием, что я чуть не застонал, но вовремя стиснул зубы, зажмурился и отвернулся.

У тебя просто давно не было женщины, подумалось мне, когда первая волна удовольствия схлынула. Просто давно не было женщины. Ничего удивительного.

Иллирийка застонала еще раз. Мужик взрыкнул и пробурчал что-то неразборчивое.

— Ну же, не останавливайся! Сильнее!

Мне стало мало одних похотливых звуков и собственного воображения. Мне нужно было видеть, черт побери.

Мой взгляд остановился на стене противоположного дома. Пожалуй… если я перемещусь во-он в тот неосвещенный угол… Я не смогу продвинуться дальше, но мне хватит места, чтобы остаться незамеченным, и понаблюдать за происходящим. Если, конечно, не издам громких звуков.

Я так и сделал. Одним гибким движением передвинулся ближе к концу настила. Развернулся к окну. Так саму комнату было видно меньше, но парочка просматривалась как на ладони.

Стражник трахал иллирийку, его движения были быстрее, чем раньше, жестче, увереннее. Она хватала его за шею, одна нога обвила его бедро, чтобы усилить контакт.

Плотская любовь редко выглядит эстетично со стороны. Скорее странно и почти уродливо. И все же в этом соитии была какая-то своя, дикая, первобытная красота.
Я, не переставая услаждать себя, сел на корточки — так было приятнее, так наслаждение будет острее, а значит, все закончится быстро.

Иллирийка открыла глаза, прижалась посильнее к любовнику, устремила замутненный взгляд за окно… На мгновение мне показалось, будто она увидела меня. Я сразу же застыл, чувствуя себя полным и совершенным идиотом. Должно быть, картинка со стороны смотрелась живописно — Гарретт, знаменитый вор, был пойман со спущенными штанами и торчащим членом. Все мои чувства карманника — страха, опасности, готовности бежать или сопротивляться, а при необходимости очень дорого продать свою шкуру — обострились.

Но нет, это невозможно. Темнота скрывала меня лучше любой маскировки.

Но что если… дикое предположение, но все же… Что если она специально делает так, чтобы… чтобы кто-то, проходящий мимо… увидел? Я ни хрена не смыслил в эротических извращениях, но краем уха слышал о чем-то таком.

И эта мысль. Дикая мысль. Больная. Слишком правдоподобная. Мысль, что, возможно, она делает это нарочно. Напоказ. Для него. Для мужика в черном, что ограбил ее однажды.

Ощущения захлестнули меня, словно подростка, впервые пробующего женщину. Я зажмурился, стиснул зубы, гася стон наслаждения — наслаждения столь острого, какого я давно не переживал. Капли моего семени упали на гниющее дерево, начали растворяться в мелкой лужице.

Любовная схватка в комнате все еще продолжалась, но мне уже не было до этого никакого дела. Я выдохнул, привел себя в порядок, снова натянул исподнее и штаны.

Кинул мельком взгляд в освещенное окно — иллирийка теперь уже лежала на столе ничком и кричала что-то на своем языке. Глаза мужика были закрыты.

Тот самый момент, чтобы ускользнуть.

Я прокрался дальше по мосткам, к югу, к Часовой башне.

За моей спиной раздался мужской удовлетворенный рев. Женщина же прокричала недовольно:

— Что, уже?

Кажется, кое-кто оказался плохим любовником. Но это не мои проблемы.

Я перепрыгнул на соседнюю крышу, забрался по навесной лестнице. Вот и нужное мне окно.

Думать о том, что произошло, мне не хотелось. Слишком много для одной ночи. Я подумаю об этом завтра.

И, наверное, загляну в это окно еще раз.

Название: Двойная игра
Канон: Dragon Age: Origins
Пейринг/Персонажи: Каллен/ж!Амелл, Каллен/ж!Амелл/Грегор
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP
Кинки: трисом
Тема тура: постыдная тайна
Рейтинг: NC-17
Размер: 1981 слово
Примечание: автор не помнит, практиковались ли телесные наказния среди храмовников в Круге, но будем считать, что да

В воздухе пахло кислым вином и перепревшей соломой, но это был самый лучший, самый драгоценный аромат на свете. В темноте, под аккомпанемент безумного биения их с Калленом сердец, когда он прижал ее к стене, Солона целовала его, жадно стаскивая с него штаны.

Спину холодило, но плевать, она обвила его шею руками, ногами бедра, впуская в себя его напряженный член. Вот так — она откинулась назад, больно стукнувшись затылком, но даже не заметила этого.

Шаги. Солона остановилась, тяжело дыша, на миг потеряв достигнутый ими ритм.

Нет, не показалось.

Солона замерла, чувствуя, как липкий страх остужает жар в промежности. Каллен нетерпеливо куснул ее за мочку уха.

— Тут кто-то есть.

— Что?

В полумраке его глаза лихорадочно блестели. Она зажала Каллену рот ладонью. Теперь она слышала совершенно отчетливо — кто-то удалялся по направлению к выходу из погреба. Никакой ошибки: пусть этот кто-то старался быть тихим, но выдал себя с головой. Уж больно тяжелые у него шаги; как у человека, носящего кованые сапоги.

— Кто-то был здесь. Кто-то нас видел.

Не говоря ни слова, Каллен отстранился и, на ходу застегивая штаны, ринулся к выходу.

Солона поспешно привела себя в порядок, одернула подол мажеской робы, которую надела прямо на голое тело, чтобы порадовать Каллена.

Они украдкой встречались в винном погребе Кинлоха по ночам уже несколько месяцев, чтобы от души потрахаться, и им все еще ничуть не надоело. И вот наконец случилось то, чего они оба боялись, — настолько, что никогда этого не обсуждали. Они попались.

Сцепив ладони в замок, Солона закрыла глаза и пообещала Создателю непременно уверовать в него, если все обойдется.

Вернулся Каллен. Подобрал покрытую паутиной бутылку, отбил горлышко об стену и залпом выхлебал половину.

— С ума сошел? — Солона отняла бутылку, осмотрела ее в неверном свете свечи, убедилась, что там нет осколков, по крайней мере, теперь, и осторожно отпила, стараясь не поранить губы об острые края.

— Грегор.

— Что?

Вино было старое, терпкое, но на удивление не противное.

— Это был Грегор. Я как раз успел увидеть, как он свернул в боковой коридор, видимо, направился в свой кабинет.

Солона выдохнула. Грегор. Хреново, просто очень.

— Ну хоть не Ирвинг, — заметила она, снова осторожно прихлебывая из бутылки.

— Да, Ирвинг бы никуда не пошел, он бы сейчас стоял тут и орал на весь Кинлох.

— Ты уверен?

— В том, что он бы орал? О да, однажды я...

— В том, что это был Грегор.

Каллен сполз по стене, потер лоб ладонью.

— Демон меня раздери. Да.

Солона села рядом, обняла его за плечи, уткнулась губами в висок, чувствуя, как бьется жилка. Каллен был горячим, от их прерванной любовной игры и от волнения. Она поцеловала его, в щеку, краешек рта. Каллен повернул голову, перехватывая поцелуй.

Увлекшись, Солона залезла к нему на колени, позволив его рукам задрать ей подол и развести ягодицы.

— Нет. Мы совсем с ума сошли. А если он вернется?

Тогда хоть потрахаемся напоследок, подумала Солона, потому что завтра тебя отправят в карцер, а меня — в Эонар. Ну, или тоже в карцер. А потом разведут по разным Кругам. Она слыхала, что не везде были такие строгие правила в отношении романов между овцами и стерегущими их псами, и кое-где смотрели сквозь пальцы на подобные связи. Но не в Кинлохе. Рыцарь-командор Грегор был совершеннейшим образцом ханжеской церковной морали.

Внезапная мысль заставила ее вскинуться. Она погладила Каллена по щеке, наклонилась к его уху и зашептала.

***

К ее удивлению, Каллен согласился. Услышав ее предложение, он долго и яростно молчал, затем осушил еще одну бутылку кислого красного, но в целом держался неплохо.

— Ты уверена? — спросил он, наматывая и разматывая пряди ее волос на кулак. — Знаешь...

Он замялся.

— Говори.

— Грегор может быть не в себе.

Солона подавила смешок.

— Конечно, он не в себе, это же Кинлох.

Каллен покачал головой.

— Когда-то давно Грегор участвовал в знаменитой Денеримской резне. Слышала о ней?

Солона кивнула. Ночь, когда были истреблены высокопоставленные маги Ферелдена и их семьи, укрывшие их от загребущих рук Церкви. Ходили слухи, что они затевали государственный переворот, но этого уже никто никогда не узнает. В одну ночь они все были уничтожены. С тех пор больше никто не смел утаивать наделенных даром детей от вечно бдящих Кругов.

— С тех пор, поговаривают, Грегор не всегда умерен с лириумом.

Амелл вспомнила, каким бывал Каллен после приема лириума, его расфокусированный взгляд, замедленную речь. И силу, с которой он брал ее, — дикую, необузданную, точно звериную. Словно остатки контроля покидали его.

Казалось невероятным, чтобы таким становился рыцарь-командор, всегда безупречно сдержанный и строгий. Она испытала легкое, щекочущее нервы возбуждение. Словно соприкоснувшись с запретным.

Она выдохнула. Прохлада погреба заползала под мантию, по телу прошла дрожь.

Это не укрылось от Каллена.

— Выглядишь возбужденной, — сказал он, пристально глядя на нее. Рука, все еще поглаживавшая ее волосы, напряглась.

— Тебе бы тоже не помешало.

Солона провела ладонями по его бедрам, затем взяла его руку в свою. И они пошли.

Все могло не сложиться по сотне независящих от них причин: Грегор мог уснуть; мог уйти бродить по Кинлоху в поисках других совокупляющихся парочек; мог отправиться к озеру Каленхад, остудить затуманенную синей отравой голову. Мог... Да много что мог, и в глубине души Солона надеялась на это. Но он был у себя, в своем кабинете, просторном угловом помещении, где стоял массивный письменный стол, приветливо потрескивал камин, а притворенная дверь вела в крохотную командорскую спальню.

Грегор, одетый в холщовую рубаху и кожаные штаны, сидел на своем месте, невозмутимый и безмятежный как всегда. Перед ним стоял кубок, а на столе виднелась бутылка уже знакомого Амелл пойла — стало быть, за ним рыцарь-командор и спускался в погреб.

Казалось, он совершенно не удивился, завидев их.

Спокойно глядя поверх кубка, он потянулся к бутылке. И тут Солона поняла, что его рука дрожит.

— Что вам нужно? — спросил Грегор. На лбу у него выступила испарина, хотя приятное тепло, идущее от камина, не могло быть тому виной.

— Рыцарь-командор!

Каллен встал перед ним навытяжку, разве что каблуками не щелкнул.

— Мое имя Каллен, имею честь почти год служить под вашим началом.

Несмотря ни на что Солоне стало смешно.

— Я знаю, кто ты, — сказал Грегор, изучающе разглядывая их. — Я, ты сам заметил, вот уже год как твой командир.

Голос Грегора звучал глухо, но обладал такими властными нотками, что Солоне самой захотелось вытянуться в струнку. И ей это нравилось.

Еще больше ей нравилось то, как Грегор смотрит на нее. Неравнодушно.

— Вы нас видели, — сказала она, когда молчание стало тягостным. — Вы были в погребе.

Грегор медленно кивнул, встал, обошел стол, небрежно сел на край.

— Как вы с нами поступите?

Каллен начинал злиться, Солона знала эту интонацию.

Грегор пожал плечами. В полумраке его карие глаза казались тускло-черными. Вдруг до Солоны дошло, что Грегор здорово пьян. Или одурманен лириумом — она не поняла точно.

— Рыцарь-командор, — прошептала она, подойдя к нему вплотную. — Что вы хотите за то, чтобы забыть все, что было этой ночью? — Она выделила «все» как можно более многозначительно.

В наступившей тишине слышно было лишь потрескивание дров в камине и сбивчивое дыхание Каллена. Словно он пробежал много миль в полном доспехе.

Грегор смотрел на нее. От него пахло просмоленной кожей и металлом, а еще, совсем немного, вином и потом.

— Я должен действовать в соответствии с Уставом, — наконец сказал он, отведя взгляд. — Видит Создатель, не потому что хочу. Но я должен.

— Я готов ответить, — сказал Каллен. — Это мой проступок. Я покаюсь и сделаю все, что требуется. Карцер, порка, мне все равно. Но отпустите Амелл, не наказывайте ее.

Еще не хватало, чтобы этот прекраснодушный глупец подставился под плети из-за нее.

— Пожалуйста, рыцарь-командор.

Она опустилась на пол и обняла его колени. Грегор пошатнулся. Солона держала крепко, как-никак ее специальностью была стихийная магия, требовавшая от адептов сосредоточенности и силы, причем не только духа.

— Пожалуйста.

Солона погладила ноги Грегора через тонкую кожу штанов. Мускулистые икры, колени, затем потянулась выше, к бедрам, к паху. Грегор вздрогнул, затем рывком поднял ее с пола и отодвинул от себя, словно боясь обжечься.

— Убирайтесь.

Солона кожей чувствовала, как бесится Каллен.

— Завидуете, а, рыцарь-командор?

Каллен обнял ее сзади, с вызовом глядя на Грегора. Грубовато сжал ее грудь, в другой раз это могло бы быть больно, но сейчас Солона наслаждалась тем, что повиновалась его рукам. И это было игрой лишь отчасти.

Грегор побелел, как полотно.

— Там, в погребе, — Каллен неуловимым движением подхватил край ее мантии. — Подсматривали за нами? Поди, передернули пару раз? Хотите еще раз взглянуть? Когда еще повезет и такое увидите, правда?

Он задрал ее подол до самых подмышек.

В ушах шумела кровь. Солону охватил ужас, смешанный с азартом. Не верилось в то, что они с Калленом вытворяли, но обратной дороги не было.

Грегор уже был рядом, занеся кулак для увесистой затрещины. Каллен с легкостью увернулся. Инерция замаха швырнула Грегора вперед, но он удержал равновесие. Поймав Каллена в захват, он врезал ему под дых с тщательно выверенной жестокостью.

Захрипев, тот бросился на него, сбил с ног, и они покатились по ковру, пиная и колотя друг друга, как мальчишки-первогодки во дворе Круга. Солона наблюдала за ними, кусая губы. Порванная одежда обнажала крепкие мышц. Глухие вздохи, тесно сомкнутые тела, трущиеся друг о друга. Со стороны все выглядело так, словно это страстный поединок изголодавшихся любовников.

Наконец Грегор, как более сильный — или менее утомленный, — взял верх, прижал Каллена к полу, удерживая за запястья. Они замерли, тяжело дыша, затем Каллен подался вперед и коснулся губами губ Грегора. Солона вздрогнула, пропустив удар собственного сердца. Каллен целовал своего рыцаря-командора, стеснительно, почти целомудренно, вовсе не так, как обычно ее, но это было настоящее, неподдельно чувственное прикосновение.

Ошеломленный, Грегор не сопротивлялся, будто время вдруг стало вязким и оплело его своей паутиной. Грудь его напряглась, словно он боялся вдохнуть.

Не давая ему опомниться, Солона опустилась рядом с ними и обняла за шею, прильнула, так, чтобы он не смог пошевелиться. Запустила ладонь Грегору за пояс, другой стянула с него штаны, сладко выдохнула его имя, сжала вздыбленный член, водя ладонью взад и вперед. Каллен оторвался от Грегора, перекатился в сторону, встал на колени позади нее, положил руки на бедра, вынудил приподняться. Вошел в нее плавным толчком, скомкав задранную мантию на талии.

Грегор сел, привлек Солону к себе и поцеловал, удерживая ее лицо в ладонях, вставил язык ей в рот, нежно посасывая поочередно то верхнюю, то нижнюю губу. Его бородка щекотала ей щеку. Разорванная в драке рубашка висела лохмотьями, обнажая твердую грудь и мускулистый живот. Белые выпуклые шрамы вычерчивали спутанный узор на его торсе, и Солона, лаская, прослеживала их пальцами, а затем припала ртом, словно пробуя на вкус.

Каллен не торопился, медленно двигая бедрами, позволяя ей ласкать и облизывать член Грегора и при этом отвечать ему, подаваясь навстречу его движениям. Потом Грегор ловко очутился между ними, оттеснив Каллена, заставив лечь навзничь между ее разведенными ногами. Теперь он брал стоящую на четвереньках Солону сзади и делал это жестче и злее, чем Каллен, грубо вгоняя в нее член, словно желая отплатить за что-то. Она глухо вскрикивала, вся сжимаясь в такт его толчкам, подставляла шею его грубоватым поцелуям.

Каллен ублажал их языком и руками, не делая различий ни для кого из них, и, видит Создатель, Солона не подозревала, насколько он в этом талантлив.

Они утратили счет времени. Кончив, Солона услышала чей-то тихий смех, но не разбирала чей, чей-то горячий язык проникал в нее, чья-то рука сжимала грудь, чьи-то пальцы властно удерживали за шею. Все это не имело значения. Они двигались как единое целое, целовались, смеялись, нашептывали непристойности.

Узкое окно-бойница налилось утренней сизой мутью. Кинлох просыпался, оживая стуком шагов, шорохом мантий, сонными приглушенными разговорами.

Это отрезвляло. Солона прижималась лбом к влажной от пота груди рыцаря-командора, а оголенным бедром касалась паха Каллена. Вдыхала запах мужского семени, скованная двойным кольцом мужских рук. Ей хотелось, чтобы это мгновение длилось вечность. Но так, конечно же, не могло быть.

Они лежали рядом, глядя на потолок, потемневший от старости и сухой паутины. Наконец Грегор встал, натягивая штаны, и Солона с удовольствием рассмотрела его голый зад, тугой и округлый.

Подойдя к столу, он сделал жадный глоток из пыльной бутыли, обернулся к ним, глядя перед собой с каким-то странным выражением, смесью горечи и сожаления.

Затем посмотрел прямо на них, и лицо у него сделалось бесконечно усталым, отчего складка у рта стала резче и словно острее.

— Просто убирайтесь, — сказал он, отвернувшись.

Каллен ушел первым, пряча глаза и небрежно поправляя одежду. Солона же, выждав, когда дверь за ним тихо закроется, подошла к Грегору, молча поцеловала его в колючую щеку.

И вышла.

Название: Шерсть
Канон: Ведьмак
Пейринг/Персонажи: Кармен/Винсент
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: Hurt/Comfort
Кинки: кинк на мех
Тема тура: прогулка с питомцем, постыдная тайна
Рейтинг: PG-13
Размер: 813 слов
Примечание: немного авторских домыслов про оборотней

Солнце почти целиком скрылось за крышами Храмового квартала, лишь тонкая кромка диска еще виделась над коньками городской тюрьмы.

Кармен вздохнула и заперла дверь.

— У нас есть полчаса, — сказала она обернувшись.

— Я предпочитаю уйти заранее, ты же знаешь. — Винсент как всегда был хмур и старался не встречаться с ней взглядом.

Кармен еще раз вздохнула.

— Знаю. Тогда садись есть.

На столе уже ждала обильная пища — сытная, плотная, в основном мясные блюда. Винсент часто говорил, что это бесполезно, но Кармен все равно продолжала ее готовить в надежде, что хоть чуточку да ослабит вечный голод, что терзал его по ночам.

Перед уходом Винсент поцеловал ее. Он делал так всегда, но от смеси нежности, горечи и отчаяния, что сквозили во вкусе поцелуя, перехватывало дух каждый раз как в первый.

Всю ночь Кармен провела на работе, следя за порядком, образумливая клиентов, разбирая ссоры девочек, проверяя бухгалтерские книги. Но ее душа была не здесь. Мысленно она скользила по городским крышам, рыскала в темных переулках, пряталась в подворотнях. И когда она под утро вышла через потайную дверь, которой пользовалась она одна, то обнаружила за крыльцом темный силуэт. Как всегда.

Кармен осторожно — на этом настаивал Винсент — подошла, убедилась, что лежащая на земле фигура человеческая, и наклонилась к нему. Наскоро ощупала — пальцы мгновенно стали грязными и липкими — и потрепала по плечу. Он замычал.

— Винсент, светает. Надо зайти, — тихо прошептала она, подныривая под его руку.

Из его груди вырвался стон, но он с трудом оттолкнулся от земли и встал с помощью Кармен. Они проковыляли в дверь, по узкой лестнице поднялись на второй этаж и укрылись в ее комнате. Кармен аккуратно опустила его на пол у большой бадьи с заранее согретой водой и заперла дверь на засов. Подошла, помогла раздеться, стаскивая грязные лохмотья, в которые превратилась его одежда.

Когда однажды она спросила, почему бы ему не выходить голым, ведь никаких штанов не напасешься, Винсент странно посмотрел на нее и сказал, что одежда — это человеческое. Монстры не носят одежду.

Он был весь в крови, грязи и клочьях шерсти.

Кармен привыкла к этому зрелищу, но все равно каждый раз боялась, что это окажется его кровь. Она взяла смоченную ветошь и стерла самые большие корки грязи. Винсент старался не шевелиться лишний раз, но ему все равно приходилось двигать конечностями, переваливаться с боку на бок. Каждый раз он при этом стискивал зубы, чтобы не застонать.

Кармен вновь помогла ему подняться и пересесть в бадью. Она поливала его водой из ковшика, терла мочалкой и тихонько мурлыкала. Запустила пальцы в его редеющие волосы, выбирая из них шерсть, мусор и ссохшуюся кровь. Она никогда не видела его волком — Винсент настрого запретил, предупредив, что это может быть опасно, — но Кармен часто представляла, как пропускает густую шерсть сквозь пальцы, как зарывается в нее лицом. Воображала, какой он горячий, и как она прижимается к нему всем телом. Мягкий мех и твердые мышцы под ее руками были почти реальны в такие моменты, она почти ощущала их, и это помогало Кармен переждать холодные ночи, когда его не было рядом.

В тайне Кармен собрала немного клочьев шерсти, которые счищала с него каждый раз, отмыла их и собрала в мягкую, пушистую кисточку. В минуты одиночества и тоски, она любила щекотать себя этой кисточкой, скользить вдоль изгибов тела, дразня чувственными, едва ощутимыми прикосновениями. Она никогда не доводила себя до разрядки, но тем слаще потом было заниматься любовью с Винсентом. Она очень ждала их совместных ночей. Винсент не казался ей уродливым или страшным в любом облике, и в глубине души она думала, что он никогда не причинит ей боли. Но проверить он конечно не позволит.

Когда с купанием было покончено, она проводила его к своей кровати и слегка помяла мышцы, чтобы снять болезненное напряжение. Дала напиться. А потом он уснул мертвым сном. Кармен легла рядом и тоже задремала.

Ее не слишком заботила вторая натура Винсента. Она принимала его таким, он ей нравился таким, и она ни за что не променяла бы его даже на обеспеченного дворянчика. Вот только сам Винсент был несчастлив. И очень переживал за нее, а ей никак не удавалось убедить его, что у них все хорошо.

Через пару часов, когда ему пора было на службу, он обстоятельно переодевался в форму, которую давно стал хранить у Кармен. Немного пожевав губу, он, как и обычно, сообщил:

— Один убийца и четыре грабителя. Мирные жители не пострадали.

Кармен кивнула. Этот отчет был нужен самому Винсенту, ее же мало волновали чужие жизни. Но он хотел, чтобы кто-нибудь всегда знал, и этим кем-то стала Кармен. Она не возражала, полагая, что так тоже немного облегчает его жизнь.

Перед уходом Винсент, как обычно, поцеловал ее — не так горько и отчаянно, как накануне, но столь же нежно.

— Спасибо. Ты настоящее сокровище, Кармен, — сказал он. И не добавил, но она и так это знала: «Я люблю тебя». Она тоже не стало ничего говорить, только тепло улыбнулась.

А еще через пару часов пришел ведьмак с очередным рецептом лечения от ликантропии.

@темы: 2 тур, Thief, The Witcher, гет, фанфикшен, кинк: вуайеризм, кинк: групповой секс, кинк: эксгибиционизм, Игры. Кинки. Упорос, командное участие, кинк: мех, Dragon Age

---

Команда "Игра на чужом поле" ч.1

[gameofshame]

Члены команды «Игра на чужом поле» играли во многие игры, но иногда не хватает одной маленькой детали, чтобы остаться по-настоящему удовлетворенными. Мы решили исправить это. Нет, канон нам не так уж и мешает, особенно, если можно что-нибудь в нем изменить и дойти-таки до высот блаженства. Если вы тоже недовольны тем, как разработчики любят ваших любимок — мы ждем вас!

Название: Его маленькие тайны
Канон: Pillars of Eternity
Пейринг/Персонажи: Алот/ж!Хранитель (гламфелленка)
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP
Кинки: оральный секс, orgasm denial
Тема тура: постыдная тайна
Рейтинг: NC-17
Размер: ~1500 слов
Примечание: Автор понятия не имеет о кухне гламфелленов, так что ешьте, что дают)

В убежище Вестников было жарко, натоплено так, что вскоре забывалось о лютом морозе снаружи. Сигне смахнула с лица волосы и посмотрела на Алота, сидящего на застеленной шкурами постели напротив нее. В единственной отдельной комнате, жалованной Хранительнице Вестником Ватниром, еще жарче, и на смуглой коже Алота — успел загореть под ярким солнцем Архипелага — поблескивали капли пота. Поблескивали у ключиц, а потом срывались и стекали под ворот белой вайлианской сорочки, которую Алот стеснительно отказывался снимать даже в постели. Сигне не была против. Ей так нравилось даже больше. В этом была какая-то тайна и интерес.

— Что ты задумала? — с некоторой опаской спросил Алот и взглянул на Сигне из-под тревожно сведенных бровей.

— Я хочу знать о тебе больше, — мягко ответила Сигне и, потянувшись, погладила его по тыльной стороне ладони. В конце концов, чем не занятие для долгого вечера посреди затянувшейся снежной бури?

— Ты знаешь обо мне достаточно, — нервно пожал плечами Алот. — С тех пор, как мы встретились в Позолоченной Долине, — так и вообще без малого все.

Сигне покачала головой. Да, в целом, он был прав. Но ей этого было недостаточно. Она — гламфелленка и привыкла, что люди в ее племени знали друг друга с колыбели, помнили и ошибки, и победы, и это давало чувство непоколебимого единства, такого важного в суровой действительности Движущейся Белизны. Она любила Алота, в этом не было сомнений, как нет сомнений в том, что весной на границе тундры растает лед. Но все же она мечтала узнать о нем как можно больше, и, может быть, сегодня был лучший момент для откровенности.

Сигне бросила взгляд на деревянный столик грубой работы, уставленный знакомыми с детства яствами, большей части которых, она может поспорить, Алот никогда не пробовал. Она хитро усмехнулась, заправила за уши белоснежные пряди и предложила:

— Давай поиграем в игру.

— Ты же знаешь, я не очень люблю игры, — парировал Алот, глядя на нее с явным недоверием. Темная косичка упала ему на плечо, и Сигне провела взглядом вдоль нее, по напряженной шее к тонким ключицам, потом — под ворот сорочки и, уже силой воображения, — дальше. Потом облизнула губы, плотоядно и жадно и, похоже, испугала Алота еще сильнее.

— Не бойся, — она подползла ближе, погладила его по бедру и потянулась к лицу, чтобы потереться своим носом о кончик его. — Это приятная игра.

Алот прикрыл глаза и вздохнул, когда она легонько поцеловала его в губы, такие же пересохшие от мороза, как и ее собственные. Ему помог бы жир белого гуся, который гламфелленские охотники всегда имеют с собой, уходя на охоту в тундру, но разве ж Алота заставишь употребить что-то подобное?

— Я завяжу тебе глаза и буду давать пробовать наши кушанья, — сказала она, продолжая оглаживать его бедро, осторожно приближаясь к паху. — Если угадаешь, то я тебя приласкаю так, как ты любишь. А если нет...

— Мне не нравится по крайней мере два пункта из перечисленных, но продолжай, — ответил Алот. Голос его едва заметно срывался, несмотря на то, что Алот все еще пытался выглядеть невозмутимо.

— А если нет, ты расскажешь мне секрет, — хихикнула Сигне, подобравшись пальчиками к особенно горячему на ощупь месту, где у сгиба бедра начинали ощущаться жесткие завитки волос. — Какой захочешь. Но не про то, как спрятал в чулан туфли соседа по Академии. Что-нибудь по-настоящему... стыдное.

Алот сглотнул, кадык прокатился снизу вверх по тонкой шее. Сигне, едва касаясь, гладила его по лобку, нарочно не касаясь уже набухшего члена.

— Обещай, что Эдер ничего об этом не узнает, — выдохнул Алот, а потом прикусил нижнюю губу. Еще одна прозрачная капелька скатилась по шее под воротник, и Сигне мучительно захотелось ее слизнуть. Соль в Белизне — редкое лакомство, так что Сигне соединила бы два удовольствия сразу.

— Не узнает, — хрипло ответила она, и провела-таки языком от мочки острого уха вниз по шее Алота, вдыхая его знакомый и такой возбуждающий запах, чувствуя вкус его разгоряченной кожи. — Но сначала я все же завяжу тебе глаза.

Он выглядел еще привлекательнее с куском какой-то грубоватой ткани, повязанной на глаза: немного растерянный, комкающий рукой нижний край рубашки, нахмуренный от предчувствия неизвестности. Сигне раздавила между пальцами ярко-оранжевую ягоду и легко коснулась его губ.

— Оближи мне пальцы, — шепнула она, и он покорно приоткрыл рот, скользнул языком по подушечкам. — Что это?

— Мьюн-ягода, — поморщившись, ответил он. — Но ведь их просто так не едят? Со мной точно все будет в порядке?

— Конечно, — снова хихикнула Сигне. — Ты угадал верно. Сейчас получишь награду.

Он рвано выдохнул и стиснул челюсти, когда почувствовал, как Сигне приподнимает его рубашку, а потом — касается губами кончика члена. Она любила ласкать его ртом, а он обожал ее ласки, хотя никогда не признавался в этом вслух. Рот Сигне наполнился слюной от предвкушения ощущения сладостного заполнения, от мускусного запаха и мыслей о том, как это понравится Алоту. Она обильно облизала губы и взяла член на полную глубину, выбив из Алота едва слышный стон. Положив руку ему на живот, она чувствовала, как напрягаются мышцы в ритме ее размеренных движений. Сигне знала, что Алот постарается не издать ни звука, ведь в соседней общей комнате и впрямь спал — крепко, но все равно слишком близко — заклятый друг Эдер, который не преминет, если что, выдать утром несколько шпилек. Когда она с влажным хлопком выпустила член изо рта, Алот вздрогнул и подался было вперед, но она возразила:

— Время следующего испытания.

Алот тяжело вздохнул. На это раз ему достался тоненькая пластинка копченого тюленьего сала — видимо, из чьих-то неприкосновенных запасов, оставленных для важных гостей. Алот покатал сало на языке, нахмурился, пытаясь узнать продукт. Сигне хихикнула. Где бы Алот ни путешествовал, вряд ли ему доводилось есть это раньше.

— Копченая рыба? — неуверенно произнес он.

— Не-е-ет, — с толикой превосходства протянула Сигне. — Ты проиграл. Это было копченое тюленье сало. Теперь рассказывай.

— Что?! — напрягся Алот. На мгновение Сигне пожалела, что затеяла эту игру, — она знала, как сложно Алоту даются моменты доверия. Но в конце концов, она ведь разрешила ему самому выбрать ту постыдную тайну, которую он ей расскажет, так?

— Что хочешь, — промурлыкала она. — Что-нибудь возбуждающее и горячее. Что сам захочешь мне поведать. Может, о том, как ты узнал, что любишь, когда тебя ласкают ртом?

Алот нервно сглотнул и помотал головой. Но потом тихо заговорил, напрягшись от шеи до пяток.

— Я никогда... не знал, что я такое люблю. Пока ты мне... не показала. Сойдет за тайну? — и добавил, нервно посмеиваясь. — О, что бы сейчас дополнила Изельмир...

Сигне кивнула. Она ему верила, вернее — прекрасно знала, что именно так дело и обстояло. Достаточно было вспомнить выражение его лица, когда она впервые встала перед ним на колени и развязала гульфик.

— Хорошо-о, — задумчиво протянула она. — Тогда следующее.

Задачка была намеренно простенькой.

— Эккевит, — уверенно произнес Алот, облизав смоченные в напитке пальцы Сигне. Она кивнула, потом вспомнила, что он ее не видит, хмыкнула и вернулась к недавно брошенному занятию. Бегая кончиком языка от уздечки к основанию члена, она даже не пыталась обратить взгляд на лицо Алота, потому что и так знала, что увидит. Наверняка он морщился и стискивал зубы, все яростнее кусая себя за нижнюю губу, чтобы не застонать. И снова она закончила на самом интересном месте, когда низ его живота уже начал ходить ходуном. Алот разочарованно вздохнул.

— Снова эти твои... испытания? — почти сердито спросил он, когда Сигне подняла голову, утирая губы. Она только насмешливо фыркнула.

Алот осторожно принял из ее руки кусочек сырого китового мяса. Конечно, вкуснее было бы есть его еще горячим, только что отделенным от выброшенной на лед туши, но и теперь было вкусно. Сигне отрезала еще кусочек и бросила себе в рот, жмурясь от удовольствия, но вдруг ее отвлек странный гортанный звук.

— Что это... это что, сырое мясо? — возмущенно воскликнул Алот, выплевывая кусок в руку и пытаясь сдержать спазм в горле.

— Китовое, ага, — ответила Сигне. — Тебе не понравилось?

— Мерзость, — коротко ответил Алот.

— Это наше праздничное блюдо, — вздохнула Сигне. — Вернее, праздником становится любой день, когда китобоям удается вернуться с добычей. Жаль, что тебе это показалось невкусным, но... ты угадал. Так что снова заслужил награду.

На этот раз она не стала над ним издеваться. Ласкала его так, как он любит, — глубоко, влажно, помогая себе рукой до тех пор, пока он, сжавшись, как пружина, не наполнил ее рот горячим солоноватым семенем, которое она с наслаждением проглотила. А потом Сигне сама сняла с него повязку и мягко поцеловала в лоб. Алот улыбнулся, поймал ее узкие ладошки и поднес к собственным губам.

— Не знаю, какие тайны ты хотела еще узнать... — тихо сказал он. — Но игра оказалась... не такой страшной, как я думал.

— Может, повторим? — усмехнулась Сигне, кивая в сторону столика с едой. — Ты еще не пробовал икру горбатой рыбы, засоленную в смеси тюленьей крови и...

— Ничего не хочу об этом знать! — мотнул головой Алот. — Уж лучше галеты.

Сигне не возражала. В конце концов, галеты тоже были солеными.

... Когда Сигне уснула, Алот еще долго лежал, обнимая ее и глядя куда-то в глубину комнаты, освещенной медленно потухающей масляной лампой. Хорошо, что ее устроила такая маленькая тайна. Хорошо, что она не требует от него большего. Он когда-нибудь расскажет ей о Таргуне, о неудавшемся опыте, к которому он приложил свою руку, о своих страхах и о том, почему он до сих пор не может принять анимансеров, но... Не сегодня. Сегодня ему было слишком хорошо, чтобы о таком думать.

Название: Athair
Канон: Ведьмак 3: Дикая охота
Пейринг/Персонажи: Цири/Эмгыр, Цири/

спойлер

Дуду Бибервельт, Эмгыр/

спойлер

Лже-Цири
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: драма, PWP
Кинки: юст, инцест, псевдоинцест
Тема тура: постыдная тайна
Рейтинг: NC-17
Размер: ~1650 слов
Примечание: 1. Частичный кроссовер с книжной сагой, точнее, ее АУ-версией. 2.

Спойлер

Одежда допплера – это он сам, ее нельзя снять.

Он просит называть его «отец». По-нильфгаардски «athair».

Цири смотрит на Эмгыра вар Эмрейса, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов, Императора Нильфгаарда и так далее. Смотрит на его седеющие зачесанные волосы, хищный крючковатый нос и широкую волевую челюсть. Она не видит отца, ведь ее отцом всегда был Геральт. Его унизанные перстнями пальцы неторопливо постукивают по подлокотнику, а в желтых глазах она читает оценивающее выражение. Его широкие плечи всегда расправлены, а подбородок надменно поднят. И этот человек хочет, чтобы она называла его «отец».

С трудом протолкнув вставший в горле комок, Цири откладывает какой-то меморандум, который они сейчас обсуждают, поднимается и, неразборчиво промямлив: «Мне надо идти, отец», — выскакивает из кабинета. Она ощущает, как тяжелый взгляд желтых глаз упирается ей куда-то между лопаток все время, пока она торопится к двери.

Стремительным шагом — так, как по дворцу ходят только она и Эмгыр, пока остальные степенно вышагивают — Цири несется к своим покоям, на ходу распуская тугую шнуровку модных рукавов и ослабляя ворот. В одиночестве свой спальни она сдирает многослойный императорский наряд, швыряет его безобразной черной кучей на пол и бросает короткий взгляд в огромное зеркало.

Цири знает, что Эмгыр приходил за ней в замок Стигга, чтобы взять ее — не как дочь и наследницу, но как женщину. И Геральт, и Йеннифер не сказали об этом ни слова, но она сама поняла — по их недомолвкам, по случайным фразам, брошенным чародейками из Ложи, додумала из грязных намеков Вильгефорца и беспощадно прямых заявлений Аваллак’ха о ее генах. Она нужна была ему так же, как эльфам. А потом стала не нужна. Он посмотрел на нее и отказался от всех своих грандиозных планов, в чем бы они ни состояли. А теперь хочет, чтобы она звала его отцом.

Нервно прикусив губу, Цири достала из гардероба простые кожаные штаны, свободную рубаху и сапоги с высоким голенищем. Запустила пальцы в волосы, разрушая сложную прическу, вынула несколько украшенных драгоценными камнями шпилек и лент, следом на пол посыпались остальные. Наскоро натянув одежду и обувь и приладив на спину ножны с неизменной Ласточкой, Цири, как была, с распущенными, свивающимися в крупные локоны волосами, сосредоточилась на мгновение — и исчезла из комнаты.

Появилась она посреди просторного двора на другом конце континента, и холодный ветер швырнул ей в лицо ее собственные волосы, на секунду лишив зрения. А когда она убрала их, вокруг стояла полудюжина охранников, направивших на нее обнаженную сталь.

— А, это милсдарыня пожаловали, — лениво протянул один из них, и оружие опустилось, а охранники потянулись на свои посты.

Цири стремительно пронеслась знакомым маршрутом, притормозила только у тяжелой темной двери, которую охранял очередной головорез. Она вопросительно мотнула головой в сторону двери, и охранник также молча кивнул ей и посторонился.

Она вошла в просторный кабинет, обставленный с аляповатой, показной роскошью — обилие ярких ковров на полу, картин и гобеленов на стенах, статуэток на полках. Широкое окно было занавешено больше чем на половину толстой темной шторой, и свет падал только на огромный массивный стол, заваленный бумагами, оставляя остальную комнату в полумраке.

— Привет, Цири.

За столом сидел Вилли, Ублюдок Младший, и грустная улыбка на его одноглазом отталкивающем татуированном лице с грубыми чертами смотрелась столь же неуместно, как монашка в борделе.

— Привет, Дуду.

Цири смотрела на него с отчаянной надеждой, и улыбка сползла с его лица.

— Опять, да? Не оставляю надежды, что когда-нибудь ты посетишь меня просто как друг. Мы посидим, выпьем вина, поболтаем, как раньше.

— Прости. — Она отвела взгляд. — Это сильнее меня.

Зашуршала ткань, скрипнули ножки кресла.

— Я понимаю, — произнёс Дуду уже совсем другим, изменившимся голосом. Голосом, от которого она вздрогнула. — Подойди.

За столом стоял Эмгыр вар Эмрейс, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов, Императора Нильфгаарда и так далее. Именно тот, кого она оставила полчаса назад в собственном кабинете в Нильфгаарде, за полконтинента отсюда. Он стоял вне полосы света, льющегося на стол, и в этом искусственно созданном полумраке, если не приглядываться, можно было не заметить, что у него тоже только один глаз.

Цири сглотнула. Она никогда не успевала уловить момент превращения, и от этого было только жутче.

— Подойди, — с нажимом повторил Эмгыр... Дуду... Эмгыр.

Она повиновалась.

— Цирилла, — в его глубоком голосе было столько властности, уверенности в себе, что Цири слегка замутило. Он прикоснулся к ее распущенным волосам, пропустив несколько прядей сквозь пальцы, и велел: — Убери меч.

Негнущимися пальцами она отстегнула перевязь и прислонила Ласточку к стене за креслом.

— Хорошо. — Он улыбнулся уголком рта и запустил в волосы всю пятерню, притягивая ее за затылок и вовлекая в поцелуй.

Его уверенные, хозяйские движения заставляли сжиматься что-то внутри Цири, и оттуда из глубины по ее телу с бешеной скоростью разливалась обжигающая лава. Она застонала прямо ему в рот, обхватывая шею руками и бесстыдно прижимаясь всем телом. В ответ он подхватил ее под бедра и резким движением усадил на стол, прямо на разбросанные бумаги.

Цири обвила его ногами и попыталась запустить руки под края его расшитого золотом дублета. Ничего не получилось — там просто не было зазоров. Но Эмгыр отреагировал на эту попытку — схватил ее за руки и завел за спину. Одной рукой он сжал ее запястья, а второй — смял грудь прямо сквозь рубаху. Его губы спустились на шею, и Цири выгнулась, удерживаемая от падения на стол только его рукой.

Ей казалось, что она никогда не испытывала ничего подобного ни с одним из немногих своих любовников. Его руки размягчали ее словно глину, лепили из нее то, что было угодно ему, чтобы через мгновение придать совершенно новую форму, и Цири это безумно нравилось. Нравилось плавиться в его руках, нравилось забываться и терять себя, оставаясь чистым ощущением, наслаждением от того, что он с ней делал.

Его рука скользнула в растянутый ворот и сдавила грудь, вызвав у Цири новый стон. Она заелозила на столе и потерлась промежностью о выпирающий сквозь одежду твердый член. В ответ Эмгыр отпустил ее руки и, сдернув со стола, развернул спиной. Прижал, упираясь членом в ягодицы, покрыл поцелуями обнаженные плечи. Рубаха сползла на талию, окончательно оголяя груди, и его широкие ладони накрыли их, сжимая, сводя вместе и разводя. Приподнимая, потянул за соски, и Цири прошила волна острого удовольствия, заставляя извиваться в его руках.

— Ложись. — Эмгыр надавил на плечи, вынуждая опуститься на стол, и к голой коже тут же прилипло несколько листков, но она не обратила внимания, потому что в этот момент Эмгыр стягивал с нее штаны. Она вертела задом в попытках ему помочь и нетерпеливо поскуливала. И когда он наконец вошёл в нее, одним рывком, она чуть не заревела от переполнявших ее чувств.

Он трахал ее, резкими, мощными толчками, от которых трясся даже стол, а она сминала в кулаках бумаги, заливала документы слюной и изо всех сил старалась отрешиться от мысли, что у настоящего Эмгыра на столе идеальный порядок. Когда от ударов опрокинулась чернильница, и под самым носом у Цири образовалась темная лужица, она дернулась назад, хотела поменять позу, но он удержал ее за шею, вжимая в стол. Навалился сверху, вдавливая в кожу спины ряды крохотных твердых пуговиц, и выдохнул в самое ухо:

— Ласкай себя.

Невозможно было и думать ослушаться его. Неловко высвободив руку, Цири запустила ее между ног, привычно находя нужное место, сделала всего пару круговых движений и окончательно потерялась в ощущениях. Казалось, что минула вечность в круговерти похоти, наслаждения, муки, вины и угрызений совести, когда ее тело наконец достигло той точки возбуждения, выше которой ничего нет. Она задохнулась криком, ощущая, как в живот и ноги выстреливают острые спазмы удовольствия, как пульсирует вокруг мужского естества ее нутро, и как расслабляются перенапряженные мышцы спины.

Эмгыр сделал еще несколько движений, будоража в ней слабые отголоски только что полученного удовольствия, и выскользнул из нее. Цири не видела, что он сделал, но очевидно тоже тем или иным способом достиг разрядки.

Она выпрямилась, натягивая одежду, бросила полный отвращения взгляд на учиненный ими на столе бардак, и, не поднимая глаз на Эмгыра, пробормотала:

— Спасибо. Мне надо идти, меня будут искать.

Он не ответил, но, когда Цири уже дошла до двери, услышала, как он позвал ее. Она нехотя обернулась.

Перед столом, на свету, стоял Дуду в своем облике низушка, смотрел на нее единственным глазом, в котором Цири никак не могла разобрать выражение, и молчал. Потом выдавил:

— Ты... Тебе... Я... — замолчал. А потом махнул рукой: — Неважно. Тебе надо идти.

И Цири, ощущая себя последней тварью, выскочила за дверь. Она догадывалась, что хотел, но не мог сказать ей Дуду. У него была примерно та же проблема, что и у нее. Или даже паршивее, ведь Цири бывала с ним. Но — не совсем с ним. Совсем не с ним. Наверняка, это ужасно унизительно. Чувствуя, как горят от стыда щеки, она выскочила на лужайку перед домом и открыла портал в свою спальню.

К счастью, никто ее не хватился. Было бы не избежать скандала, если бы кто-нибудь застал ее в таком виде — растрепанную, лохматую, раскрасневшуюся. Пахнущую совокуплением. Наскоро приведя себя в порядок, она снова облачилась в придворный наряд, его повседневный вариант, и отправилась в деловую часть дворца. Она чувствовала, что у нее наконец достанет сил на общение с Эмгыром. Еще, по крайней мере, на неделю-другую.

Однако его личный секретарь сообщил, что Император покинул дворец и вернется, скорее всего, только завтра. Цири давно уловила этот нюанс: если Эмгыр ехал по делам, ей сообщали, куда именно он отлучился. А если ехал к фаворитке — то вот так, обтекаемо «покинул дворец».

Про фаворитку Цири тоже знала. Подслушала сплетни дам и служанок, и один раз даже проследила за каретой Эмгыра. Небольшой уютный домик на окраине столицы, в котором жила молодая особа по имени Цирилла. Со светлыми волосами, зелеными глазами и безупречными манерами.

И ее Эмгыр не просил называть себя отцом.

Цири стиснула зубы, чтобы не закричать от разочарования, и вернулась к себе. Видят боги, ее жизнь и так никогда не была простой. Но могла ли она подумать, что с обретением того, что он называл «ее местом по праву рождения», все станет еще сложнее. Невыносимее.

Только жалкая, почти незаметная надежда, что однажды он решит, что эта Цири не так уж отличается от той, и...

Нет, это просто безумие.

Ну почему, почему он передумал тогда в замке Стигга?!

Название: Большой театр
Канон: Dragon Age: Inquisition
Пейринг/Персонажи:

спойлер

ж!Тревельян, Ливиус Эримонд, Флорианна де Шалон, Том Ренье, Красс Сэбрис
Формат работы: текст
Категория: джен
Жанр: крэк
Кинки: пет-плей
Тема тура: прогулка с питомцем
Рейтинг: R за кинк
Размер: 670 слов

Новый спектакль в Большом театре Вал Руайо вызвал огромный ажиотаж, поскольку был посвящен деяниям Леди-Инквизитора Тревельян. Билеты на представление раскупили через день после поступления в продажу, и достать контрамарку или арендовать ложу стоило целого состояния. По всей Империи принимались заклады на то, в каком свете будет представлена Инквизиция: большинство склонялось к злой сатире и насмешкам над ее достижениям.

Однако скандал начался еще до представления.

За полчаса до начала спектакля — как раз, когда подтягивается основная часть высокой публики, чтобы успеть продемонстрировать наряды, но при этом не успеть утомиться — к главному входу с помпой и грохотом подкатила большая черная карета, запряженная шестеркой вороных. Дверца распахнулась, выкидные ступеньки разложились, и по ним на четвереньках спустилась фигура в черной одежде непонятного кроя и в черной кожаной маске в виде собачьей морды. За ней еще одна. И еще. И еще. Выходя, они останавливались по бокам от ступеней, так и замирая на четвереньках.

Только подъехав, карета привлекла много внимания. Сейчас же, казалось, все, кто находился на широком парадном крыльце театра, не сводили глаз с этого странного зрелища.

Несколько секунд ничего не происходило, затем из глубины кареты показалась нога в изящной туфельке, тут же скрывшаяся за кружевным подолом роскошного платья. По ступеням нарочито медленно спустилась женщина в безупречном наряде по последней моде. Ее лицо целиком скрывала простая серебряная маска, края которой расходились лучами, отчего казалось, что это бледное солнце.

Сойдя на цветные плитки подъездной дорожки, она замерла на мгновение, а потом, изящно наклонившись, по очереди прицепила своих спутников за кольца на воротниках на сворку и двинулась ко входу. Ее «собаки» следовали по бокам и чуть впереди. Над площадью повисла тишина, оттеняемая еле слышным шелестом шепотков.

Перед ажурной аркой входа женщина остановилась и протянула портье прямоугольник плотной бумаги. Портье в маске служителя театра недрогнувшей рукой принял приглашение и, внимательно изучив, невозмутимо сообщил:

— К сожалению, с животными на представление нельзя.

Казалось, все гости обратились в слух, ловя каждое произнесенное слово.

— Ах, оставьте, — захихикала женщина и наклонилась потрепать по волосам ближайшего спутника. — Мои ребятки отлично выдрессированы. Ливи, голос!

Один из них зарычал.

— Лори, служи.

Единственная среди них женщина опустилась на пятки и сложила руки в кожаных перчатках перед собой.

— Видели? Томми, умри!

Крупный мужчина, из-под маски которого торчала густая черная борода, упал на бок и замер.

— Ну а Сэрби, — она вновь потрепала по голове одного из «псов», — готов исполнить буквально что угодно, понимаете? Они не доставят проблем. Это мои самые вышколенные ребятки. По правде сказать, они не самые выдающиеся в своре. Видели бы вы моего прекрасного Соню, ах, что за стати! Я даю ему лириум, чтобы он чувствовал себя могучим. — Словно бы вспомнив, с кем разговаривает, женщина прервала себя. — И все же я понимаю, это ваша служба. Поэтому прошу, примите за хлопоты.

Бумажный прямоугольник в руках портье сменился увесистым расшитым кошелем, и он низко поклонился, сделав приглашающий жест:

— Добро пожаловать в Большой театр, миледи. Желаю приятного времяпрепровождения.

— О, непременно, мой дорогой, непременно.

И женщина прошла под своды театра, по дороге зацепив все еще лежащего мужчину носком и шикнув: «Томми, рядом, хороший мальчик».


Никто так и не сумел выяснить, кто она такая. У нее было приглашение в ложу маркиза де Салора, уже почти год гостящего в Антиве и сдававшего ее всем, кто мог заплатить. Она ни с кем так и не пообщалась в фойе — когда известный своей отчаянной храбростью шевалье Мажори попытался с ней заговорить, все ее «псы» подняли лай, натягивая поводки, и шевалье вынужден был ретироваться. И вдобавок женщина исчезла сразу после окончания спектакля.

Сам же спектакль был почти сорван. Происходящее на сцене мало интересовало зрителей, все то и дело обращали взгляды на ложу де Салора, где явно происходило нечто скандальное, но из-за ограждения и отсутствия света не было видно, что именно. В полутьме постоянно кто-то двигался, раздавались короткие команды, произнесенные негромким женским голосом, и другие, весьма красноречивые звуки.

Это событие будоражило орлейский свет еще долгое время, но завеса тайны над ним так и не была приоткрыта, что однажды привело к созданию спектакля «Свора», с треском провалившегося в зимнем сезоне.

@темы: 2 тур, гет, фанфикшен, джен, Pillars of Eternity, кинк: инцест, кинк: UST, кинк: оральный секс, Игры. Кинки. Упорос, командное участие, кинк: orgasm denial, кинк: пет-плэй, Dragon Age, Ведьмак

---

[anongamer]

Название: Дикость
Канон: SOMA
Пейринг/Персонажи: Терри Акерс/Йохан Росс
Формат работы: текст
Категория: слэш
Жанр: даркфик, элементы ангста, PWP, щепотка философии
Кинки: изнасилование, манипуляции с открытыми ранами, нанесение увечий, уродства (мутации), мастурбация
Тема тура: «Строгие моральные принципы»
Рейтинг: NC-21
Размер: мини, 2101 слово
Предупреждение: гуро, насилие, каннибализм, изменения в анатомии, пост-канон, обсценная лексика
Примечание: по заявке — в общем, что-то о Йохане Россе, даже с принуждением немного.

Очень давно — две прошлые жизни назад — Йохан слышал, что время — понятие, придуманное людьми для собственного удобства. Сначала он злился на курс астрономии для программистов-выпускников, но потом — заслушался. Возможно, попался хороший преподаватель, который не пытался вдолбить что-то про планеты и звёзды где-то там, в глубоком космосе, а делился криком души, очевидной философией.

Теперь — взаперти, на дне океана — он понимал, что время — иллюзия, фикция. Царство вечной ночи глухо к чаяниям людей, как и космос, которым не вышло соблазниться. Нигде не было спасения. Даже «вечные» механические часы, которые Йохан упрямо подзаводил, намертво встали после удара роковой кометы: кто-то будто намеренно вычеркнул человечество вместе с его иллюзиями. Когда терять нечего, остаётся уповать на моральные принципы — последний плот в открытом океане.

Йохан и после смерти был непреклонен: он сопротивлялся голосу WAU, заглушающему собственные мысли, подчинил себе структурный гель, струящийся вместо крови, хоть и не мог остановить мутации. Беспомощно наблюдая за преображением, Йохан лишь утверждался в мысли, что методы WAU — не выход, и он не заслуживал ничего, кроме смерти. Человечество наконец упокоится вместе с ним.

Воля привела человечество на вершину Эвереста, позволила покинуть планету и нырнуть в Марианскую впадину, и Йохан, ведомый железными принципами старого мира, с боем добился цели. Разорванное зубами исполинского Левиафана тело регенерирует благодаря структурному гелю, который, казалось, теперь вырабатывался организмом самостоятельно, без подпитки. Йохан ждал, но смерть не приходила.

Станция кишела мутантами, порождёнными WAU: без контроля, если таковой был, они истошно выли и слонялись по отсекам. Реанимированных, сохранивших разум, можно было пересчитать по пальцам одной руки — а у Йохана несколько отвалилось, только железные щупальца остались, — и Акерс, по иронии, стал одним из них.

Хуже безумца мог быть лишь безумец, запершийся в радиорубке.

— WAU знал секрет бессмертия, но не понимал человеческой природы. Скоро, скоро мы начнём путь заново — это будет прекрасно! Божественная искра вновь разожгла пламя!

Акерс не затыкался, словно безумный проповедник, а Росс, не восприняв его всерьёз, закрылся в «Альфе», на самом дне, вместе с трупом WAU. Однако колоссальное давление и холод не вредили телу, да и рыбы-мутанты не особо им интересовались. Возможно, они уплыли выше, где великое пожарище, оставшееся после удара кометы, ещё могло их отогреть. Титановый скелет, выстроенный WAU точно в насмешку, грузом прибивал Йохана к дну, мешая всплыть. Как бы он ни старался, структурный гель возвращал его к жизни: после темноты он всегда видел всё ту же разрушенную станцию «Альфа» и разбитое сердце WAU.

Не-жизнь превратилась в затяжной кошмар, и однажды Йохан поймал себя на мысли, что не вспомнил ни имён родителей, ни собственную фамилию. Работа — вся его жизнь — погрузилась в бездну мрака, откуда порой всплывали кверху брюхом ошмётки воспоминаний, и Йохан выхватывал их, точно глубоководный падальщик. Он давно отупел без вызова, но понял это далеко не сразу. Разве может больной деменцией понять, что он забыл близких?

Йохан и так знал, что мозг словно червями подъело, а структурный гель нарастил что-то вроде клея для выживших нейронов — видел снимки Акерса. С трудом он вспомнил, как вызвать подъёмник, — лифт? платформу? как же эта штука называлась? — чтобы переместиться в «Тау». После целой вечности под водой пустые отсеки станции казались непривычно сухими, жаркими. Ноги едва держали перекосившееся в судороге тело, но, чтобы двигаться, Йохану они были ни к чему: ведомый одной лишь мыслью, он прыгал на метры вперёд, не шевелясь; исчезал и появлялся в конце коридора. Вместо атрофировавшихся мышц структурный гель нарастил что-то другое, помог адаптироваться. Конечно, Йохан об этом всём уже не думал, а принимал как данность.

Родная станция скрипела под тяжестью воды; переборки проржавели и поросли вязью чёрных наростов. Гель продолжал наращивать биомассу — благо рачков и мелкой фауны всегда хватало. Йохан обследовал каждую комнату, каждый угол, хотя и сам не понимал, что искал, пока не увидел мутанта, порождённого WAU — сгорбившись, на коленях, он пожирал структурный гель со стены, словно мох с дерева. Обернувшись на Йохана, он высунул длинный чёрный язык и рывком метнулся к нему.

Тонкий, высушенный до костей кулак легко прошёл сквозь тело. Едва соображая, Йохан свободной рукой схватил мутанта за голову и впился в открывшееся горло, испещрённое проводами. Челюстные кости давно сгнили; из глотки теперь выходил пучок тонких щупалец. Какая-то морская гадина питалась так же, но память не подсказала даже её примерный внешний вид. Щупальца пробились внутрь и начали жадно перекачивать структурный гель в обезвоженное тело Йохана.

Мутант ещё бился раненой рыбой в его хватке — тёплый, сочащийся биомассой, которой так не хватало. Структурный гель самой тьмой вырывался из сквозной раны, и Йохан, нагнувшись, проник внутрь щупальцами, разрывая края плоти, сросшейся с металлом. Жар наполнил трубки вен смыслом — нужно больше!

Йохан повалил свою добычу на пол, соскрёб ошмётки человечности с каркаса и слизал щупальцами; потёрся об остывающее неподвижное тело, булькая излишками структурного геля. Ужас наступил чуть позже, когда Йохан очнулся над растерзанным трупом — ужас, но не раскаяние: людей на станции давно нет, и это не убийство. Для него — нечто похуже.

Как доминирующий, мыслящий хищник, Йохан путешествовал по станции, устраняя мерзких тварей WAU и думая, что поступал верно. Они одичали, а не спятили: забыли, что были людьми, но потребности испытывали инстинктивные. Мутанты сражались, рвали друг друга на куски, а затем возвращались, зализав раны; некоторые сбились в группы, напоминавшие стаи. Лица коллег и друзей исказились, расплылись — словно мертвецы надели маски из их кожи.

Для слепого Терри Акерс нашёл его подозрительно быстро — должно быть, структурный гель нарастил и ему что-то взамен, вроде эхолокации. Его громадная фигура занимала почти весь коридор, а значит, время он зря не терял. Йохан прыгал, пытаясь улизнуть, но цепкая рука всё-таки нашарила его и сдавила, словно тюбик зубной пасты.

— Кто это у нас здесь? — Акерс пошарил свободной рукой, чуть не вырвав несколько щупалец из горла. — Росс… надо же, ты живучий. Мальчишка сказал, что тебя проглотила огромная рыбина.

Воспоминания похоронили имя, однако Йохан знал, о ком он говорил — о госте из прошлого, убийце WAU… что-то ещё копошилось на границе озарения, но так и не обрело форму. Акерс придавил его к полу ладонью, показав, кто теперь главный, и смеялся, когда Йохан распарывал розоватую, словно детскую, рыхлую кожу облезлыми до металла пальцами. Третья рука, растущая из живота, колыхалась сверху, словно тоже хотела его ударить.

Ярость и страх точно вскипятили структурный гель, вновь пробудив желание растерзать, сожрать — и Йохан не стал сопротивляться. Разница в размерах наконец сыграла ему на руку и позволила вырваться, однако вместо того, чтобы скрыться, он прыгнул на Акерса сверху, целясь в расщелину, делившую голову ровно надвое. Структурный гель брызнул из рваной раны.

— Ну же, Росс — неужели ты не чувствуешь? — не унимался Акерс. — Настоящую свободу делать что пожелаешь; мир без обязательств, без угрызений совести? Человечество мертво — есть только мы!

Огромные полипы, язвы и наросшие колонии рачков испещряли исполинское тело, уходили глубоко в пустые глазницы и щель, разделившую туловище надвое; кроме лишней руки из паха торчала рудиментарная нога — короткая, без кости, словно набитый гноем чулок. Акерс не утратил речь, но это не делало его человеком.

Их драка больше походила на возню, где морской угорь пытался присосаться к акуле — исход такой стычки был известен заранее. Акерс повалил Йохана на живот и навис сверху, провёл рукой между тощих ног, задев безжизненный иссохший пенис, и снова рассмеялся: «Никакого мяса на кости!»

Следующий удар был куда ощутимей. Йохан взвыл, когда Акерс проник в него рукой, раздвигая сросшиеся стенки плоти. Металлические фрагменты тел, соприкасаясь, отрывались с кусочками потемневшего мяса, и вскоре структурный гель заструился на пол. Со смазкой и стремительной регенерацией боль поутихла; Йохан выгнулся, пытаясь вывернуться, но лишь сильнее насаживался под смех Акерса. Наигравшись, тот вытащил руку и облизал пальцы сохранившимся вполне человеческим языком, но вскоре сдавил узкие, почти отсутствующие бёдра и потёрся сзади.

Мёртвая плоть не должна чувствовать, но Йохан ощутил настойчивое давление — и ребристое обрастание на члене Акерса, который свободно погрузился в структурный гель внутри. Его третья рука, царапая кожу поломанными ногтями, держала за горло. От одной мысли о том, что с ним делало это животное, пробила крупная дрожь; из горла, опутанного щупальцами, вырвался булькающий стон. Чёртова третья нога пружинила на спине с каждым толчком; хрипы и звериный рык эхом разносились по коридору.

Йохан пробовал уползти, но Акерс сдавил намертво, до скрежета металла. Он смеялся, подвывал, ускоряясь, и ругался, когда натыкался плотью на металлические трубки внутри. Казалось, ссохшийся Йохан только из них и состоял. Столь тощее тело можно было пробить насквозь, чего он не на шутку испугался, когда Акерс насел всем своим нешуточным весом. Теперь Йохан чувствовал пустоту внутри себя — чудовищное наполнение металлом, который хотелось вырвать из себя голыми руками.

То, что мозг учтиво скрывал, вылезло наружу уродливыми чёрными пятнами на тощих, неестественно вытянутых руках, словно у запущенного мертвеца, каким и был Йохан, по сути. Толстая трубка, как каркас, переходила из черепа в предплечье, вливая в мозг гель напрямую. Возможно, поэтому он так уникален. Об Акерсе Йохан словно забыл, пока его не швырнуло вперёд сильным толчком и не пригвоздило лицом — точнее, тем, что от него осталось — к проржавевшей стене.

— Блядь, снова вхолостую. — Акерс звонко хлопнул Йохана по спине, испещрённой металлом, где даже структурный гель не смог нарастить достаточно биомассы. — Ну же, Росс, попробуй! Тут полно ещё тёплых уродов, да и те, подключённые, до сих пор дышат. Никто тебя не остановит…

— Здесь ты не прав, — хрипло обронил Йохан и тут же, словно выпустив того же зверя, перекрутился до вывернутых суставов, вцепился Акерсу в лицо, пытаясь разорвать его пополам по шву.

За годы свободы тот нарастил броню покрепче, а потому не особо реагировал на урон — да и глаз, которые можно выдавить, уже не было, однако Йохан, повинуясь какому-то тёмному порыву, мстительно воткнул в глазницу пальцы, пытаясь добраться до мозга. Выебать Акерса в ответ можно было и другим путём.

Структурный гель с хлюпаньем выталкивался наружу, словно густые чёрные слёзы, и Йохан приник к ним в подобии поцелуя. Щупальца нырнули за пальцами, в голову, выкачивая живительную влагу толчками. Акерсу пришлось оторвать парочку щупалец, чтобы высвободиться и откинуть Йохана, будто обнаглевшую пиявку.

— Да, правильно! Чувствуешь жизнь, Росс?

Он чувствовал — в разогнавшемся по трубкам вен структурном геле, в ожившей плоти, в колком инстинкте, призывающем сражаться. Мёртвое тело стремилось выжить, и низменными эмоциями это ощущалось куда острее, чем разумом.

Акерс заметно сдал и сбежать от расплаты уже не мог. Структурный гель с любыми ранами вернёт его к жизни, но сейчас Йохан собирался отыграться — если бы не моральные принципы, сузившие его фантазию. Он до сих пор не понимал, как же сварливый Терри — единственный сотрудник на станции, которого ИИ не обыграл в шахматы — по собственной воле смог опуститься до уровня пещерного человека.

Йохан, конечно, до сих пор считал себя разумным и рассудительным.

Выламывать костно-железные пластины на торсе оказалось приятно — словно хрящи давишь. Наросты хрустели под пальцами, и мелкие паразиты в ужасе вылезали из нор, как черви из трупа. Только ублюдок был и жив, и смеялся. Внутри Акерс оказался таким же пустым, напичканным металлом, который Йохан и попытался выкорчевать, ловя слизь между пальцами. Жар ужаса и гнева заполонил голову чёрной пеленой геля, устремился вниз, реанимируя давно ссохшиеся мышцы в паху. Зуд оказался настолько нестерпимым, что пришлось помогать себе рукой в присутствии Акерса, чей разделённый напополам рот устрашающе искривился, когда не удалось сдержать усиливающиеся хлюпающие звуки.

Член, больше напоминавший рудиментарный отросток, чуть приподнялся, налился. Сросшаяся у бёдер кожа мешала взять его в руку, поэтому Йохан усердно растирал пах ладонью, царапаясь стальными когтями. Потёкший структурный гель действительно оказался подходящей смазкой. За добавкой пальцы нырнули в отверстие, растянутое Акерсом, массировали, успокаивали — и распаляли всё больше. Выходило, что он мастурбировал собственной кровью. Тёмные прожилки трубок — чем не взбухшие вены?

Как бы Йохан ни старался, излиться словно что-то мешало — чёрт бы побрал бесконтрольные мутации и сросшуюся кожу! Акерс точно знал, в чём проблема, и протянул руку помощи, от которой Йохан не смог отказаться: невесомо, даже почтительно, тот провёл по эрегированному пенису пальцем, слепо нашаривая нужное место. Порез на головке взорвал голову болью — и чем-то ещё, эйфорическим, давно знакомым. Согнувшись, Йохан кончил на руку Акерсу структурным гелем.

После краткой передышки он снова смог свободно дышать и отбился от попыток продолжить уже вместе; отвёл взгляд, когда Акерс сжал в кулаке свой поросший ракушками член, которые явно ему не мешали — скорее, наоборот. Временное помешательство отпустило, уступив место старой ярости.

Представив, что Акерс сделал с персоналом станции, когда лишь начинал мутировать, Йохан схватился за его рудиментарную ногу — мягкую, тёплую и маленькую, точно детскую — и рванул со всей силы. Хлынула розовая биомасса, перемешанная со структурным гелем. Держась за ступню, Йохан затолкал её в рот Акерсу и не ушёл, пока та не была съедена. Ублюдок смеялся, пережёвывая студенистую кожу.

— Больше ты никому не причинишь вреда, понял? — прорычал Йохан, схватившись за обвисшую на дряблом животе третью руку, но Акерс и не думал бояться. Наверняка он сам с собой делал вещи и похуже, проверяя бессмертие на прочность.

— Понял, с кем теперь нужно считаться, Росс. Поздравляю с перерождением.

Роняя внутренности и шматки биомассы, Акерс уполз в свою нору, оставив Йохана в одиночестве — и раздрае. Больше он не мог смотреть на мутантов как на нелюдей, мертвецов, вынужденных жить в страданиях.

Вот о чём говорил Акерс: сейчас они были первыми людьми своего вида, которым только предстояло взять в руки палку.

@темы: слэш, 2 тур, фанфикшен, кинк: мастурбация, кинк: изнасилование, индивидуальное участие, Игры. Кинки. Упорос, кинк: боди-модификация, кинк: раны, SOMA

---

[anongamer]

Название: Омовение
Канон: Blaseball
Пейринг/Персонажи: Оскар Долли/Уошер Барахас
Формат работы: текст
Категория: другие виды отношений
Жанр: PWP, магреализм
Кинки: ксенофилия
Тема тура: постыдная тайна
Рейтинг: NC-17
Размер: 689 слов
Предупреждение: секс с разумным гейзером
Примечание: Мерлин — прозвище Альфа Мерлинмайера, тренера команды; Соса Эльфтауэр — бывший член команды, сожжена насмерть одержимым судьёй. Арахис — просто а̸̫̝͔͐̕̚р̵̞͍̪̈́̔̚ӓ̴͙̠̫́̓̓х̸̢̺͍̈́́͑и̸̠̻̻͛̐̓с̵̟͎̐̈́̀.

Оскар любит наблюдать за Уошем. За тем, как во время игры его мощные потоки обхватывают биту и управляют ей не хуже приспособленных для этого рук. За тем, как оно в радости подбрасывает струи воды в небеса, стоит «Магам» победить. За тем, как его капли оседают на шерсти Оскара и хитро поблёскивают на свету, хоть Уош никогда в этом и не признается. Но оно знает, оно, Наблюдатель его побери, всё знает. «Очнись, дурья ты башка, ты слишком стар для того, чтобы сохнуть по одноклубникам», — шепчет Оскар самому себе, но легче не становится никогда.



Сегодня он пришёл на тренировку первым. Раздевалка встречает не привычными громогласными речами Мерлина, а тишиной. Шкафчик, оказывается, скрипит, когда его открываешь. Внутри, как всегда, ждут своего часа потрёпанная кепка и именная бита. Руки тянутся к ним, как вдруг уши ловят мерный шум вдалеке. Этот звук ни с чем не спутаешь: Уош любит заявить о себе до того, как нагрянуть лично. Шипение нарастает, и наконец оно заливается в раздевалку, уже в своей кепке, плеснув Оскару привет.

— Ты тоже рано, я смотрю? — говорит он, и струи шуршат в ответ. — Нет, меня самого достало опаздывать, поэтому я решил вставать после первого крика ворон, а не шестнадцатого.

Уош пускает пару струек в усмешке.

— А что плохого в том, чтобы хорошенько поспать? Только не говори, что в посмертии отоспишься, я это слышал уже тысячу раз.

Бьющий в потолок фонтан утихает, шепча Оскару в ответ, и он чувствует, как его рога и крылья мокнут, то ли от нервного пота, то ли от тёплых капель воды.

— Ну, с хорошим партнёром всегда приятно, не спорю, — выдавливает он сквозь ком в горле. В животе порхают бабочки, к паху приливает кровь — весь набор влюблённого уже здесь. Только намёков со стороны Уоша и не хватало. Его ласкового журчания, его нежного пара и щекочущих шерсть пузырьков.

— Уош... — произносят губы, но руки перехватывают инициативу. Один миг, и Оскар срывает с него кепку и ныряет мордой в оторопевшую струю. Вода бьёт в глаза, в ноздри, в рот, заливает их так, что становится трудно дышать. Он уже близок к тому, чтобы потерять сознание, как вдруг Уош отстраняется. Из лёгких вырывается кашель, царапая трахею, а сквозь него пробиваются всплески. Не возмущённые, скорее удивлённые.

— Прости, не знаю, что меня нашло, — говорит Оскар, поднимаясь с колен. Форма мокрая до нитки, но самое страшное, что давление в паху никуда не делось: член натягивает ткань шорт, угрожая порвать их острым концом. Гейзер заинтересованно утихает, и лишь маленькая горячая струйка робко тянется к ним. Хорошо, то, что нужно!

Оскар опускает резинку, обнажая покрасневший тонкий орган. На него падают крупные капли, чтобы тут же испариться без следа. Грудь изнутри раздирают когти животного — дикого, измученного жаждой, готового прильнуть к источнику прямо сейчас и не отдавать его никому, никому!

И Оскар поддаётся. Вдыхает и снова прыгает в поток, уже целиком. Форма трещит по швам от напора воды, а он помогает ей руками, чтобы её сорвало напрочь и подкинуло к потолку. Струи Уоша дрожат под шерстью, под кожей, обхватывают до боли чувствительный член. Чистая, необузданная мощь стихии дрочит ему, Оскару Долли, простому бэттеру «Йеллоустоун Мэджик», и плевать, что Уош точно такой же простой бэттер. Он оказался хорош не только во время игры.

Виски пульсируют, а затем и рога. Воздуха не хватает, в глазах темнеет, но Оскар вот-вот кончит. Он уже чувствует, как сперма подбирается к уретре, и одного точно пущенного фонтана достаточно, чтобы она разлилась по всему Уошу. Оно жадно глотает её, смывает в себя, туда, откуда бесконечно вырываются новые струи, и успокаивается.

— Уош... — в бессилии шепчет Оскар перед тем, как упасть.



Разжевав невесть откуда взявшийся арахис, он просыпается там же, в раздевалке, под испуганные всплески Уоша.

— С-спокойно, я жив, всё хорошо, — дрожащими губами произносит Оскар, но, судя по тому же шуму воды, оно не верит. — Да перестань, Уош, я не умер! Ты даже по Сосе так не переживал, когда её сожгли.

Кажется, до него дошло. Бурный гейзер вмиг превращается в тихий, едва доходящий до высоты шкафчиков ключ, тепло поливая плечи Оскара. Он никогда раньше не видел его таким заботливым: максимум, мог приободрить парой брызг, но чтобы вот так суетиться... Да, пожалуй, это взаимно.

Оскар обводит руку вокруг струй, и на ней остаются играющие искорками капли. Всё будет хорошо.

Осталось только выжить.

@темы: 2 тур, фанфикшен, индивидуальное участие, кинк: ксенофилия, другие виды отношений, Игры. Кинки. Упорос, Blaseball

---

Заявки для феста

[igrokink]

Это пост для заявок, хотелок, пожеланий. Возможно, именно ваши ОТП или кинки вдохновят участников

запись создана: 06.11.2020 в 09:45

@темы: Игры. Кинки. Упорос, организационное

---

[igrokink]

Приветствуем вас, дорогие любители пиксельных человечков!

Первый тур мультифандомного кинк-феста "Игры. Кинки. Упорос" завершился вчера.

Первооткрывателям всегда трудно. Мы наблюдаем, что участники пока стеснительно жмутся по углам и неуверенно посматривают друг на друга.

Это нестрашно. Так всегда бывает на вечеринках, где гости толком не знакомы друг с другом, а тема мероприятия, хоть и чрезвычайно соблазнительна, но все еще вызывает опасения - как и все новое.

Главное тут - втянуться! Мы еще сильнее призываем творить, гореть и фантазировать! Покажите, как именно вы любите своих пиксельных человечков. Заразите своим каноном или своим кинком кого-то другого, и горите вместе!

А если вы искренне желаете поучаствовать, но затык только во вдохновении, то предлагаем вам небольшое упражнение.

Представьте, что вы обнаружили, что существует творческая "Виагра". Съедаешь ее - и все идеи, которые скрывались глубоко внутри, уверенно выползают наружу. Есть силы и желание творить, творческая потенция велика, а Муза жужжит уже просто не переставая, так, что ее не заткнешь.

А теперь представьте, что вы сожрали целую горсть этой "Виагры". Вот тогда - про что бы вы написали или нарисовали?

А мы тем временем продолжаем! Вот темы следующего, второго тура:
1. Кроссдрессинг/гендербендер поневоле
2. Роковая женщина/Нуар
3. Постыдная тайна
4. Строгие моральные принципы
5. Прогулка с питомцем

Напоминаем правила:

- вы можете брать любую тему (или темы) по своему желанию
- темы трактуются широко, не бойтесь проявлять извращенную фантазию. Главное, чтобы в работе был, собственно, кинк
- выкладка работ происходит с пятницы 27 ноября (с 22:00 по Мск) до воскресенья 29 ноября (до 23:59 по Мск)
- оргминимума нет
- можно выкладываться индивидуально. Тогда можете взять наши заглушки внизу поста
- можно выкладываться командно. Тогда выкладка должна быть от командного акка и желательно под командной заглушкой с названием команды
- индивидуальные участники могут выкладывать работы от твинков и гостевых аккаунтов, в том числе от общественного акка "анонимный геймер" (логин и пароль выложены внизу поста)
- для выкладок используйте шапку (они выложены в конце этого поста)
- сохраняйте анонимность и не разглашайте авторство работ до конца феста

Также, дорогие любители пиксельных человечков, не скупитесь на отзывы! Понравилась вам работа - напишите хоть пару строк в комментарии. И автору будет приятно, и вам. Автор вдохновится и еще что-нибудь напишет, а вы за прочтением скоротаете еще один приятный и очень глубокомысленный вечер Комментировать можно как от логина, так и анонимно.

общественный аккаунт для индивидуалов

логин

anongamer

пароль

kAq-S9h-ub5-i7g

код шапки

<b>Название:</b> (если нет, то ***)
<b>Канон:</b>
<b>Пейринг/Персонажи:</b>
<b>Формат работы:</b>
<b>Категория:</b> джен/гет/слэш/фемслэш
<b>Жанр:</b> 
<b>Кинки:</b> 
<b>Тема тура:</b> 
<b>Рейтинг:</b> G/PG/PG-13/R/NC-17/NC-21
<b>Размер:</b> (для текстовых работ) Х слов
<b>Предупреждение:</b> (если есть)
<b>Примечание:</b> (если есть) 

заглушки для индивидуалов

<img src="https://secure.diary.ru/userdir/3/5/3/2/3532880/86946965.jpg">

<img src="https://secure.diary.ru/userdir/3/5/3/2/3532880/86946966.jpg">

@темы: 2 тур, Игры. Кинки. Упорос, организационное

---

[anongamer]

Название: Прозаично
Канон: Mass Effect
Пейринг/Персонажи: Джек/Миранда
Формат работы: текст
Категория: фемслэш
Жанр: романс
Кинки: love-hate
Тема тура: вселесби АУ
Рейтинг: R
Размер: 450 слов
Примечание: с такой темой как не полесбиянить двух самых горячих гетеросексуальных женщин в серии

Поэзия для Джек — сжатая до пары строк эмоция, упакованный в рифму рой мыслей; главное в стихе — искренность, бескомпромиссная честность, душевная нагота.

У них с Мирандой, думает Джек, все прозаично.

Они впервые поцеловались посреди ссоры; Миранда сообразила, что это будет эффективным способом ее заткнуть. Джек отплатила ей залпом биотики, а затем притянула к себе и поцеловала в ответ. Удержаться было сложно: она бы соврала, если б сказала, что не провожала задумчивым взглядом бедра уходящей вдаль мисс Лоусон. В тот вечер они обе долго боролись с ее проклятым комбинезоном, явно не рассчитанным на случай яростного и быстрого секса без обязательств. Результат, впрочем, того стоил.

С тех пор это как-то вошло в привычку. Сначала Джек регулярно заваливалась в каюту «второго человека на корабле», а затем Лоусон стала находить ее сама. Цербер для его главной чирлидерши остался в прошлом, а старая-добрая Джек плавно перекочевала в настоящее; что-то в этом факте приятно чесало самолюбие.

Миранда вообще имела такое свойство; любой загордится, когда под тобой постанывает и извивается «мисс Совершенство». И хотя то, насколько мисс Лоусон на самом деле близка к идеалу — вопрос риторический, сиськи у нее, не без зависти думает Джек, этого громкого титула точно достойны.

— Что, залюбовалась? — шепчет Миранда, и в уголках ее губ играет усмешка. — Или наконец-то проснулась скромность?

— У меня? Не думаю, — ухмыляется Джек, отрываясь от созерцания только для того, чтоб с удовольствием запустить руки в ее бюстгалтер. У Миранды под отвернутым воротом комбинезона — следы засосов и помады; Джек припадает к ее шее, проводит языком от ключицы к уху и с удовлетворением чувствует прошившую тело Лоусон дрожь.

— Да, глупо… с моей стороны… было предположить, — Миранда дышит неровно, прерывисто; Джек вдруг чувствует, как ладонь скользит сначала по ее спине, затем — по животу, и наконец сползает под пояс брюк, в нижнее белье.

Они занимались сексом десятки, сотни раз, но Джек никогда не устает видеть Миранду-мать-ее-Лоусон такой: с блестящей от пота и слюны кожей, стеклянными глазами, розовыми, пухлыми от бесчисленных поцелуев губами. Пряча довольную улыбку, Джек кусает ее за ухо, ненароком уткнувшись носом в темные пряди. Волосы у Лоусон пахнут… роскошью: какими-то цветами, название которых не хочется вспоминать. Джек почти тошнит от его сладости, но она все равно вдыхает этот запах поглубже — не может иначе.

— Я тебя ненавижу, — шепчет Джек и чувствует, как другая рука Миранды проскальзывает в ее брюки и с силой сжимает ягодицу.

— Я тебя тоже, — слышится в ответ, и в голосе Лоусон Джек чудится улыбка.


Поэзия для Джек — стройный крик, вылитая в слова боль.

У них с Мирандой все прозаично — и это, думает она, правильно.

@темы: фемслэш, 1 тур, фанфикшен, Mass Effect, индивидуальное участие, Игры. Кинки. Упорос, кинк: love/hate

---

Тур 1. Команда "Игра на чужом поле"

[gameofshame]

Члены команды «Игра на чужом поле» играли во многие игры, но иногда не хватает одной маленькой детали, чтобы остаться по-настоящему удовлетворенными. Мы решили исправить это. Нет, канон нам не так уж и мешает, особенно, если можно что-нибудь в нем изменить и дойти-таки до высот блаженства. Если вы тоже недовольны тем, как разработчики любят ваших любимок — мы ждем вас!

Название: Кот и волны
Канон: Pillars of Eternity
Пейринг/Персонажи: Алот!танцор в «Дикой Кобыле», Текеху/ж!Хранитель(аумауа)
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP, драма
Кинки: вуайеризм
Тема тура: 2+1, кот все видел
Рейтинг: R
Размер: ~2300 слов
Содержание: Хранительница и Текеху очень хотели развлечься, но никто и не подозревал, чем закончится эта ночь.
Предупреждение: Стекло для любителей Алотика

Они ввалились в «Кобылу» глубоко за полночь, когда Пристань Королевы давно опустела, и лишь из ярко освещенных окон таверны все еще грохотали песни и пьяный смех. Кровь Кири вскипела, как только они переступили порог, хотя лишь мгновение назад она чувствовала ужасную усталость, смешанную со злостью и толикой отчаяния. Слишком долго небо лежало на ее плечах тяжестью, подобной каменному кулаку Эотаса, и сегодня она твердо решила забыться. Хотя бы на ночь. Хотя бы на несколько часов.

— Тут уже горячо, я говорю, — подмигнул Текеху, мягко подталкивая Кири в спину. — Но с тобой станет еще жарче.

Она обернулась и влажно поцеловала его в полуоткрытые губы. Текеху игриво отстранился, но лишь для того, чтобы наградить Кири нахальным взглядом, полным очевидных обещаний. Она в ответ провела ему ладонью по щупальцам на голове, чувствуя, как они шевельнулись, реагируя на ласку. С Текеху было легко. Они с Кири понимали друг друга с полувзгляда — во всяком случае тогда, когда речь шла о сексе и развлечениях.

Жинтель смерил Текеху недовольным взглядом, но лишнего не обронил — с возмутителем спокойствия теперь всюду ходила Хранительница из Каэд Нуа, слухи о храбрости и суровом нраве которой опутали Некитаку сверху донизу. А еще она отлично платила, так что отваживать подобного клиента Жинтель, видимо, не решался, хоть и явно предпочел бы, чтобы Текеху держался подальше от его заведения. Кири наклонилась к стойке так, чтобы ее лицо оказалось на одном уровне с лицом кабатчика и вкрадчиво проговорила:

— Есть у тебя тут что-нибудь особенно интересное, старина? Ну помимо вина, которое, как ты помнишь, я возьму самое лучшее?

Жинтель растянул губы в лукавой усмешке, потер подбородок, а потом произнес, указывая пальцем в сторону лестницы:

— Там, наверху, сегодня танцует аэдирская диковинка. Если будешь с ним ласковой, то, может, даже уговоришь на приватное представление.

— И чем же он, — Кири осеклась, чтобы внутренне убедиться, что услышала правильно. Он. — Такой диковинный?

— Он странный, — пожал плечами Жинтель, снова взявшись натирать стаканы. — Вроде бы гордый и неприступный, а через мгновение начинает вести себя как портовая девка, будто бы в нем два человека сразу живут. Клиентам нравится. Еще ходят слухи, что он — маг, но это уж точно полный бред. Какому магу взбредет в голову зарабатывать танцами в таверне? В общем, сами посмотрите, сударыня. А если не понравится, Рабуна сегодня свободна. — И Жинтель подмигнул Текеху. Тот лишь непонимающе вскинул бровь.

Кири кивнула, ослабила ворот рубашки и потянула Текеху за руку к лестнице. Тот, уже успев ухватить со стойки бутылку с вином, не слишком сопротивлялся. Музыка звучала все громче и громче, отдаваясь где-то под ребрами, и Кири вновь поклялась себе забыть обо всем хотя бы на один вечер. Пару глотков вина ознаменовали начало веселья.

Искать того, о ком толковал Жинтель, долго не пришлось. Верхняя зала гудела и шумела, все ее посетители устремили взгляды к постаменту в центре, убранному лиловым шелком. Лишь пара моряков из Латунной Цитадели угрюмо пили в углу, не принимая участия во всеобщем веселье, и в иные дни Кири, скорее, присоединилась бы к соотечественникам. Но не сегодня. Разум туманило вино, в голове гремели разухабистые островные напевы, а жар тела Текеху, крепко прижавшегося к ней со спины, дурманил почище дыма белолиста.

— Погоди, — шепнула Кири, чувствуя, как горячая ладонь оглаживает ее бедро. — Мы ведь пришли за диковинкой, так?

— Мать-Нгати, — картинно оскорбился Текеху. — Ты сведешь меня с ума этим ожиданием, я говорю.

— Потерпи, дорогой, — Кири похлопала его по бедру, укрытому плотной тканью юбки. — Говорят, ожидание может вознаградиться вдвойне.

Текеху лишь что-то невразумительно простонал, а Кири все-таки попыталась рассмотреть происходящее на постаменте получше. Там танцевал эльф. Он не был тощим, подобно многим из его народа, — скорее, гибким и жилистым, будто часто упражнялся с чем-то потяжелее винного бокала. Темные волосы, прихваченные у лица двумя блестящими бусинами, на затылке были стянуты в свободный узел, из которого на спину выбивались прядки. Аэдирские одежды были, скорее, тем, что обнажает тело, нежели тем, что скрывает, — Кири подозревала, что из диковинно переплетенной тоги намеренно удалили пару-тройку частей. Она схватила Текеху за руку и потянула за собой, ближе к постаменту. Теперь стало видно получше. Светлая тонкая кожа, яркие зеленые глаза, наградившие Кири и Текеху на редкость надменным взглядом — будто бы паренек был не танцовщиком из портового кабака, а каким-нибудь аристократом, дорогу которому посмели перейти пара грязных островитян. Кири потянулась к кошелю на поясе, вытащила наощупь пару-тройку монет и кинула на шелковые тряпки, устилавшие постамент. Взгляд не стал добрее — скорее, наоборот, в нем добавилось гневного огня. И Кири почувствовала, что ее это необычайно возбуждает.

— В нем есть стержень, я говорю, — промурлыкал ей на ухо Текеху, вторя ее собственным мыслям. — Я бы посмотрел, как ты учишь его покорности.

Кири усмехнулась и распустила завязки рубашки еще сильнее. Становилось жарко.

— Позже, — шепнула она в ответ. — Мне нравится смотреть, как он танцует.

Она вперилась в паренька взглядом, будто оглаживая, не прикасаясь, острые скулы, изгибы горделивой шеи, ключицы, видневшуюся из-под тоги грудь. Эльфик продолжил танцевать, но Кири могла поклясться, что он словно уворачивался от ее плотоядного взгляда. Она бросила еще пару медяков. Он сердито свел брови, а потом... потом его лицо вдруг перекосила гримаса не то боли, не то злости, а через мгновение он наклонился к Кири и произнес странным визгливым голосом:

— Что, понравился тебе мальчонка, а, дылда островитянская? Сколько заплатишь за то, чтобы позаимствовать его на вечерок?

— Он и впрямь умеет удивлять, я говорю, — усмехнулся Текеху и приобнял Кири за пояс. — Я бы задумался о том, на что еще он горазд, дорогая моя, — и не поскупился бы серебром.

— Сколько ты хочешь? — хрипло спросила Кири.

Эльф криво улыбнулся и ответил все тем же странным голосом:

— 500 медяков, — и добавил чуть погодя: — Не торговаться, если вас двое.

Кири кивнула, протянула руку в приглашающем жесте, и эльф закончил танец, вызвав недовольные возгласы со стороны занятых зеваками столов. Кири обернулась в тот конец залы и смерила пьяную толпу свирепым взглядом. Впрочем, никто и не решился спорить дальше — они отлично понимали, что уже давно прошли стадию, когда еще можно удержаться на ногах.

— Сюда... пожалуйста, — произнес эльф, и на этот раз его голос звучал совершенно иначе. Стеснительно, даже испуганно. Кири нахмурилась, но не стала задавать вопросов, а лишь последовала за ним в одну из приватных комнат.

Когда за ними закрылась дверь, она почувствовала, как Текеху в конец отказало терпение. Его руки заскользили по ее телу, добрались до груди под тканью полураспахнутой рубашки и требовательно сжали.

— Ты хочешь взять его к нам, — Текеху кивнул в сторону эльфа, усевшегося на край широкой кровати с натянутой спиной. — Или пускай смотрит?

Кири на мгновение задумалась. С одной стороны, она с наслаждением бы позабавилась с хрупким тонкокостным юношей, которого теперь, рассмотрев поближе, она вполне могла назвать красивым, но с другой... Что-то царапало ее в его странном поведении. В нем и впрямь будто жили две совершенно разных личности, но если одна, с которой она столкнулась в общей зале, вполне могла принадлежать опытному жиголо, то другая... другая пробудилась сейчас в напряженном, застенчивом юноше, неосознанно сминавшем полинялое покрывало на постели. Ей очень хотелось во всем разобраться, но вино нещадно туманило разум, а дыхание Текеху на ее затылке уже разожгло пожар где-то пониже живота.

— Пускай смотрит, — сказала она. — Только не сильно-то его пугай, дорогой мой.

А потом обратилась к эльфу.

— Если захочешь, можешь присоединиться, дружок. Но лучше смотри. И не отворачивайся.

— Когда ты еще увидишь, как плещутся в своей страсти две самые красивые рыбки Архипелага? — добавил Текеху понизившимся почти до хрипоты голосом. — Лови момент, я говорю.

Руки Текеху побывали везде: на сосках и бедрах, на боках, прикосновения к которым Кири почти не выносила, если не была изрядно возбуждена, на тонкой коже у самого ее естества, уже пылавшего от желания. Эльф на кровати смотрел на них широко открытыми глазами, и его собственная рука невольно тянулась куда-то между худых бедер. Кири расставила ноги пошире, чтобы открыть путь пальцам Текеху, тут же скользнувшим по ее влажной вульве, и гортанно застонала, невольно прикрыв глаза. Горячие волны прокатывались по ее ногам и животу, предвещая, что самая большая накроет ее совсем скоро, и Кири пробормотала, откидывая голову на плечо Текеху:

— Давай, возьми меня уже.

И он не стал спорить. Она услышала, как он одним движением распахнул ткань вышитой юбки, затем тугая головка ткнулась ей сначала в бедро у самого паха, а потом — в жаждущее проникновения влагалище. Кири положила руку на низ живота, чувствуя, как в ее нутре отдаются сильные размеренные толчки, а потом, открыв, наконец, глаза, уставилась на эльфа. Тот тяжело дышал, и его ладонь под тогой совершала абсолютно понятные движения.

— Давай, малыш, — выговорила с трудом Кири. — Сделай и себе хорошо тоже.

Эльф зажмурился и закусил губу, его брови сошлись на переносице. Он дрочил на их совокупление уже совершенно не стесняясь, откинув полу тоги в сторону, чтобы придать движениям ширины и скорости. Текеху рычал в затылок Кири, его руки крепко держали ее за бедра, а мощные удары в самую глубину ее тела все сильнее и сильнее приближали неизбежное. Обжигающая волна, зародившись там, где ее почти болезненно растягивал член Текеху, разлилась по телу Кири и едва не сбила ее с ног, но она чудом удержалась, уперевшись рукой в стену. Тут же сдавленно застонал и эльф, и Кири, помотав головой и сбросив с глаз поволоку оргазма, с удовлетворением увидела, как на его бедре поблескивают капли семени.

— Это было прекрасно, я говорю, — мягко и устало проговорил Текеху, упираясь лбом в ее плечо. — В иной день я бы всю ночь радовал и тебя, и нашего дорогого гостя ласками, но, признаться, немного устал за сегодня. Не желаешь прилечь?

Кири молча кивнула. Эльф снова поднял на нее испуганные глаза, потом суетливо принялся вытирать свои бедра краем тоги. Кири махнула рукой, дескать, брось.

— Ложись с нами и отдохни до утра, — не приказала, лишь предложила она. — Я все оплачу.

К ее удивлению, он согласился, не колеблясь.

Кири быстро провалилась в сон, но, по обыкновению своему, спала недолго. Когда она проснулась, в окно уже пытался пробраться первый утренний свет, но комната все еще оставалась полутемной. Кири присела на постели и с силой потерла пальцами виски. Текеху лежал слева от нее, вальяжно развалившись на подушках, и лишь край расшитого одеяла прикрывал его чресла. Справа, скрутившись калачиком, спал эльф. Спал неровно, тревожно, то и дело вздрагивая и ворочаясь. Кири осторожно протянула руку к его темным волосам, но потом отдернула и задумалась. Любопытство редко доводило до добра, но сейчас она удержаться не могла. В нем было что-то... неправильное, нездоровое, явно приносящее ему тревогу и страдания. Она прикрыла глаза и потянулась к его душе.

«...Вы странно ведете себя, Корвайзер, — злой смех, сверлящий уши. Раздражение. Страх. — Неужто вы пристрастились к свефу?

Бежать, бежать, спрятаться в своей комнате, чтобы никто не узнал, чтобы никто не увидел, как приходит она. Он уже почти перестал спускаться в общие залы после уроков, а за обедом пытается поесть как можно скорее, а лучше — унести тарелки в свою келью, потому что каждая секунда в обществе сокурсников может оказаться фатальной.

...Матери не нужен рыцарь-волшебник. Не нужен. Не ей, конечно, а эрлу. Может, отец был не так уж и не прав, возненавидев его? Но ничего. Новые покровители ему помогут. Может быть, он даже найдет способ избавиться от нее. Нужно только стать по-настоящему полезным.

...Проклятый Дирвуд, отвратительное, грязное место. Сколько он уже скитается по нему, не разбирая дороги? Его связной не выходит на контакт. Может быть, он уже погиб... А куда деваться ему самому? Куда теперь идти?

...Нет ни одного корабля, идущего в Аэдир. Есть лишь странная шхуна, что следует в Архипелаг Мертвого Огня. Возможно, он найдет себе место хотя бы там? Может быть, там она не будет так пугать всех вокруг, и он сможет спокойно жить?

...Работа не хуже остальных. Это, конечно, она его убеждает. Какая же грязь. Какая мерзость! Он ненавидит эти сальные взгляды, эти потные руки на его теле, это болезненное опустошение наутро... и понимание того, что всю ночь накануне он не был собой. Он не может быть собой здесь — иначе его сначала вывернет, а потом он сойдет с ума. Хорошо, что есть она. Она берет на себя клиентов, а он хотя бы частично что-то забывает. Как его зовут? Может, она подскажет? Боги, он помнит свое имя, конечно же, помнит...»

Кири вынырнула из глубин его души как из темной, вязкой трясины, в которой едва нашла тонкую соломинку, чтобы зацепиться. Ее трясло так, будто за окном была не жаркая Некитака, а зимний Дирвуд, и камин никто не затопил. Эльф словно тоже почувствовал, что она сделала, проснулся и резко вскочил на кровати, уставился на нее все еще сонными глазами, впрочем, полными ужаса.

— Тише, — она осторожно коснулась его холодной руки, стараясь не дрожать. — Не бойся. Я не причиню тебе зла. Я — Хранитель.

Он непонимающе посмотрел на нее, потом вздрогнул, будто очнувшись, и кивнул.

— Ты... там Пробужденная душа, да?

Он горько усмехнулся.

— Да, — его голос звучал тихо и сдавленно. — Но... но я уже вроде как не против. Без нее я бы тут умер от голода. Это звучит странно, ведь раньше я считал ее своим проклятием.

Хорошо, что Текеху спал крепко. Они проговорили до самого утра, и Алот — паренька звали Алотом — рассказал ей, как из аколита знаменитого Брагганхила превратился в танцора в таверне на Пристани Королевы. Как спутался когда-то со Свинцовым ключом, а потом и им оказался не нужным. Как на последние деньги доплыл до Архипелага, надеясь, что ему хотя бы здесь удастся найти себе применение. Как пытался попасть в ученики к Аркемиру или прибиться к анимантам в Шпиле, но никто его не принял, сочтя слишком странным — она, чувствуя его смятение и страх, стала вырываться наружу слишком часто... Как, скитаясь без медяка в кармане, он оказался здесь.

— У меня на корабле есть место, — без толики сомнения сказала Кири, чувствуя, как за спиной шевелится, просыпаясь, Текеху. — И мне пригодится умелый маг.

Алот неверяще улыбнулся, но потом уверенно кивнул.

Из «Кобылы» они уходили уже втроем. И Кири еще никогда не была настолько уверена, что не ошибается.

Название: Спящая
Канон: Dragon Age II
Пейринг/Персонажи: Мариан Хоук/Себастьян Ваэль, Себастьян Ваэль/

спойлер

Андрасте
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP
Кинки: вуайеризм, UST
Тема тура: кот все видел
Рейтинг: R
Размер: 762 слова
Предупреждение: крэк

Мариан Хоук была просто до неприличия пьяна. Иначе ей бы никогда не пришло в голову ошиваться поблизости Церкви столь поздним вечером. По дороге домой из «Висельника» ноги словно сами понесли ее сюда.

Ну… Мариан нащупала в кармане фляжку, в которую предусмотрительно плеснула ячменного эля. Не совсем сами собой, но что поделать, если Себастьян такой милаха.

Мариан остановилась под тусклым, облепленным мошкой фонарем, вынула кинжал и принялась рассматривать себя в узком отражении полированного лезвия. Лицо вроде чистое, Мариан оскалилась, проверяя, не застряли ли между зубов остатки сушеного эльфийского корня, — все в порядке. Ну а покрасневшие белки глаз никогда ее не портили.

Себастьян… Мариан закусила губу, сдерживая улыбку. Голубоглазый красавчик, настоящий принц, мечта любой девушки, от высокородной монны из Верхнего города до портовой торговки. Не то чтобы она принимала всерьез его россказни — весь этот бред про принца в изгнании, укрывшегося в лоне Церкви, — но он ей нравился, и Мариан была не прочь свести знакомство поближе.

Я просто постучусь в его комнатушку и приглашу выпить со мной, сказала себе Мариан, поднявшись по ступенькам, ведущим к Церкви, и толкнув тяжелую дверь. Ничего такого, просто выпьем, как друзья. Он расскажет мне про свой Старкхэвен и дворец, я — про Лотеринг и ферму, мы поймем, как много у нас общего и…

Что именно «и», она не додумала, потому что серая пустая темнота, которую она рассчитывала увидеть на пороге, была размечена золотистыми лучами света, льющимися из щелей двери в подвал.

Мариан огляделась — Церковь была пуста, если не считать колыхающихся теней на полу.

Проворно сбросив тяжелые башмаки, Мариан вся подобралась и, беззвучно ступая, подошла к двери. Кинжал привычно лег в ладонь, словно одно с ней целое. Заперто. Замок оказался хилым, как дядя Гамлен после попойки. Хмыкнув, Мариан вынула отмычку и осторожно придержала скрипучую дверь, оставив узкий проем, только чтобы проскользнуть внутрь.

Воры и шпионы, разбойники, убийцы, одержимые, мятежные маги, одичавшие эльфы, кунари, одурманенные храмовники — жизнь в Киркволле подготовила ее ко всему.

Но не к тому, что она увидела.

Ее золотой принц… Мариан ахнула и присела в углу, за громоздким ларем, укрытым пыльным церковным тряпьем. В глазах слегка двоилось, но это не мешало ей видеть каждую деталь так же ясно, как днем.

Свечи стояли вдоль стен, заливая подвальную кладовую дрожащим светом. А в центре стоял алтарь — так показалось Мариан, хотя это больше походило на каменное ложе. На нем — Себастьян, обнаженный, смуглую влажную кожу золотят теплые отблески; к покрытому испариной лбу прилипла темная прядь.

Мариан жадно обшарила его взглядом: сведенные судорогой мышцы груди, вздутые вены предплечий, напряженный мускулистый живот. Лобок, поросший густыми волосами. Себастьян двигался, медленно и ритмично, удерживая себя на весу одной рукой, а другой лаская мраморно-белую женскую грудь, точеную, с крупным выпуклым соском. Женщина лежала на боку, обратив скрытое тенью лицо в сторону Мариан, и, казалось, сладко спала. Растрепанные волосы разметались по подушке. Она была задрапирована до пояса, но ткань не скрывала округлого, бесстыдно выставленного напоказ бедра.

Себастьян тяжело, отрывисто дышал, ускоряясь с каждым движением. Мариан рассмотрела, что, оставаясь безучастной, женщина прячет лицо в сгибе локтя, словно стыдясь того, что с ней делают. Не шевелится. Молчит.

Мужские стоны становились все громче.

Мариан прокрутила кинжал в руке. Стыдное возбуждение перемешалось с тошнотой.

Вот тебе и старкхэвенский принц. Все это мудачье одинаковое. Заманил к себе какую-то из строивших ему глазки девиц, опоил, обездвижил и трахает. Наверняка поутру выкинет ее, бесчувственную, на задворки, а несчастная и не сообразит, что с ней произошло, когда оклемается.

Это не ее дело, но она не простит себе, если не вмешается.

Мариан встала, пошатнувшись. Все-таки последняя пинта в «Висельнике» была лишней. Если придется драться, не факт, что преимущество на ее стороне.

— Эй, отвали от нее!

Мариан вложила в эту фразу все презрение, отпущенное ей Создателем.

Себастьян замер. Красивое лицо исказилось стыдом, яростью, негодованием. Выпрямившись, он явил Мариан торчащий, налитый кровью член.

— Ты в порядке? — она склонилась над женщиной. Та была неподвижна, как… как изваяние.

— Срань Создателя.

Себастьян подобрал рубашку и обмотал ею бедра.

— Андрасте, спящая нагой. Копия известной статуи работы Арванда де Гласа. Чтобы заказать ее и доставить сюда, я истратил остатки старкхэвенского наследства.

— Ммм, — неопределенно сказала Мариан, не зная куда девать глаза и поэтому заинтересованно рассматривая выпуклость в Себастьяновом паху. — Как же, блядь, неловко. Я думала, это живая девушка. А она, оказывается, не совсем.

Себастьян красноречиво поднял брови.

— Что ж… не стану мешать.

Мариан попятилась к выходу.

Оказавшись на улице, она жадно глотнула сырого воздуха, утихомиривая безумно бьющееся сердце, закрыла горящее лицо ладонями. В этот миг она бы отдала все, что у нее есть: краденую цепочку, пару последних золотых из заначки и полупустую фляжку эля в кармане, — лишь бы оказаться в той подвальной каморке, на ложе-алтаре.

Почему никто не сказал ей, что у Андрасте были такие охренительные сиськи?

Название: En'ca minne
Канон: Кровная вражда. Ведьмак: Истории
Пейринг/Персонажи: Рейнард/Мэва/Гаскон
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP
Кинки: трисом, секс без отношений, неозвученные чувства
Тема тура: 2+1
Рейтинг: NC-17
Размер: 3140 слов
Предупреждение: крооооохотные элементы слеша

Рейнард потер лицо и решительно шагнул к шатру Мэвы.

Это был своего рода ритуал — каждый вечер после марша и обустройства лагеря он сначала обходил войска, сколь бы мало их ни было, а затем шел к королеве с отчетом. Докладывал о происшествиях, настроениях, потерях. Давал советы, строил прогнозы, указывал на риски. В этом заключалась большая часть его службы. Он всегда гордился честью, оказанной ему королевой. Но именно сегодня ему хотелось бы, чтобы это место занимал кто-нибудь другой. Чтобы не ему сейчас предстояло сообщить ей все, что он должен будет сообщить.

Но вот он откинул полог шатра и переступил порог. И замер.

Открывшаяся ему картина словно бы резанула по сердцу, и Рейнард с трудом сглотнул.

— Прошу прощения, — выдавил он, опуская голову, чтобы не видеть. — Я не вовремя.

Не видеть не получилось. Перед внутренним взором, словно выжженная кислотой, стояла картина того, как Мэва припала лицом к шее Гаскона, а он обнимает ее за талию и гладит по плечам и спине. Такого он не хотел бы видеть никогда.

Словно деревянный, он рывком развернулся, чтобы выйти, но сзади донесся хриплый голос Мэвы:

— Стой.

Рейнард замер, зажмурившись.

— Я могу зайти позднее. Или поговорим с утра, — ровным голосом предложил он.

— Сейчас. — Голос Мэвы был тверд, но вслед за словами она издала странный звук. Всхлип?

Рейнард обернулся в смешанных чувствах. Не поспешил ли он с выводами? Гаскон сидел прямо, без своей привычной ухмылочки. Лицо его было серьезным и даже отрешенным. Впервые, на памяти Рейнарда. А вот Мэва была... заплаканной. Такого он тоже раньше не видел, хотя тут как раз ничего удивительного — ему видеть ее слабость не положено.

Сердито вытерев ладонями мокрые глаза, словно крестьянская девка, а не королева, Мэва приказала:

— Докладывай. Я хочу знать все подробности. Все, Рейнард! Не вздумай меня щадить.

Кинув быстрый взгляд на Гаскона, Рейнард начал доклад. С дерева не спасли никого. От огня и в сражении погибло двадцать три человека, пятеро тяжело ранены, и неизвестно, дотянут ли до рассвета. Остальные восемнадцать солдат и «кобелей», что пришли с ними из Лирии, ранены и обожжены — кто тяжелее, кто легче — но жить будут. Сражаться, правда, способны меньше половины. Он сам и Райла не пострадали, как и державшийся в тылу Хавьер — хотя боец из того все равно никакой.

Про Гаскона Рейнард говорить не стал, и так все было понятно.

Они отбились от «белок», но назвать это победой ни у кого бы не повернулся язык. Скорее уж, сокрушительным поражением.

Мэва, весь доклад просидевшая, устремив взгляд в пространство, еще раз шмыгнула носом, поднялась с сундука и принялась мерить шагами шатер. Гаскон, воспользовавшись моментом, уселся на сундуке свободнее, подогнув под себя одну ногу. Рейнард отвернулся от него.

— Больше половины. Я убила больше половины своих людей... Как я вообще могу зваться королевой?.. — Мэва стиснула кулаки.

— Эй-эй! — встрял в ее тираду Гаскон. — Не ты их убила, а «белки».

— Ты не понимаешь! — вызверилась Мэва. — Не понимаешь... Эти люди на иве, их было не спасти, я поняла это, как только увидела. Но все равно послала солдат за ними. Не смогла пересилить свой сентиментальный порыв, пожалела бедняжек, дура! Лучше бы я своих людей жалела. — Она с силой вдохнула. — Но это был такой ужас. Ужас.

Рейнард никогда не видел Мэву такой растерянной, напуганной, подавленной. Они ведь повидали всякого, и жестокость — чужая ли, своя ли — никогда не действовала на нее так. Но сейчас она словно исчерпала весь свой запас стойкости и непоколебимой решимости.

— Если позволите, госпожа, — начал Рейнард, и ее лицо перекосило.

— Нет, Рейнард, никакие слова ничего не изменят. Я сплоховала, дала слабину, я не гожусь...

Ее голос дрожал. Мэва спрятала лицо в ладонях, видимо, пытаясь вновь скрыть слезы. Рейнард растерялся. Он не знал, как разговаривать с такой Мэвой. Но, похоже, Гаскон знал. Он притянул Мэву за талию, усаживая рядом с собой, обнял ее за плечи и серьезно сказал:

— Если слова не помогают, я готов прямо здесь и сейчас принести тебе присягу на верность. И готов делать это до тех пор, пока к тебе не вернется вера в себя.

Он скользнул на пол, на колени, грудью прижимаясь к коленям Мэвы, и взял ее ладони в свои. Рейнарду вновь захотелось отвернуться. Не должны подданные так разговаривать и вести себя с королевой.

— Ты достойнейшая из правителей, — убеждал Гаскон, одновременно поглаживая большими пальцами костяшки на руках Мэвы. — Если и выбирать, кому служить, то ты — первая кандидатка. Я не сразу это осознал, признаю, но, клянусь, я ни на минуту не пожалел, что вытащил тебя из тюрьмы.

Рейнард не был склонен доверять словам Гаскона, и Мэва, похоже, тоже. Она отрицательно покачала головой, и забрала свои руки, скрестив их на груди.

— Рейнард, — Гаскон с требовательным выражением лица повернулся к нему.

— Что?

— Подтверди, идиот!

— Да, — только и смог сказать Рейнард. Но ему показалось, что этого недостаточно, поэтому он тоже опустился на одно колено. Там, где стоял. Не хватало еще уподобляться фамильярным манерам преступника.

Мэва смотрела на них с каким-то недоумением.

— Я послала людей на бессмысленное и опасное задание. Я потеряла свою страну. Даже собственный сын предал меня. Размазываю сопли, как незрелая девочка. А вы все равно хотите служить мне?

Они оба кивнули. Мэва нахмурилась и отвернулась.

— Послушай, — снова начал Гаскон. — Ты устала, потрясена и расстроена. На тебя многое навалилось за последнее время. Тебе надо просто отдохнуть. Отвлечься от мрачных мыслей и поспать.

— Я согласен с Гасконом, — Рейнард не думал, что когда-нибудь скажет подобные слова. — Вы не можете принимать столь важных решений, пока вы в таком состоянии, госпожа. Поспите, и мы продолжим разговор завтра.

Мэва покачала головой.

— Я не усну. Стоит мне закрыть глаза, как я вижу тех бедняг на дереве, облепленных мухами и муравьями. Звон насекомых до сих пор стоит у меня в ушах, а смрад воспаленной плоти забил мой нос. Все, о чем я сейчас могу думать, — это то, что, возможно, мне было бы лучше родиться слепой, глухой и без обоняния. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь забыть эту картину, и, пока я ее помню, я не могу думать ни о чем другом.

— Есть один способ. Рейнард сейчас захочет меня прибить, но твой здравый рассудок для меня важнее его гнева. Переспи с кем-нибудь. Выбор у тебя невелик, — Гаскон печально усмехнулся, — но лучше уж кто-нибудь из нас, чем целое дерево мертвецов.

Рейнарду и в самом деле захотелось ударить Гаскона, и он даже не до конца понимал за что в большей мере — за возмутительное предложение или за изуверский юмор. Он не успел ничего сказать.

— Пожалуй, это мысль.

В нем словно что-то оборвалось. В голову ударила кровь вместе с мыслью, что сейчас, возможно, воплотится в реальность та раздосадовавшая его сцена, которую он додумал, когда вошел сюда. Что Мэва сейчас захочет остаться с Гасконом — преступником, бандюгой и пройдохой.

И в то же время где-то глубоко внутри него вспыхнула и не желала гаснуть отчаянная надежда, что именно на него падет благосклонный королевский взор. Рейнард возненавидел себя за эту надежду. Ему не следует даже думать о своей госпоже подобным образом.

То, как Мэва по очереди посмотрела на них, заставило его внутренне ощетиниться. Он придушит Гаскона при первой же возможности!

— Гаскон, сядь рядом, — мягко попросила Мэва, похлопав ладонью по крышке сундука подле себя.

— Ого, кажется, я чувствую себя польщенным.

Рейнард не видел со спины выражение его лица, но отчего-то думал, что оно было как у сожравшего сметану кота. Внутри разливалась пустота, но он не позволил ни единой эмоции просочиться наружу, изо всех сил удерживая маску невозмутимости. Он поднялся с колен, но не успел сделать и шага, как Мэва обратилась к нему:

— Рейнард, — неуверенно начала она. — Возможно, я многого прошу...

— Не надо. — Он не хотел ее оправданий. — Ты не должна мне ничего объяснять.

Рейнард редко обращался к Мэве на «ты», хотя она давно даровала ему такое право. Он чувствовал, что будет неправильно звать свою королеву, словно какую-то простолюдинку, но сейчас ему показалось, что их титулы не важны. Что то, что происходит между ним и Мэвой сейчас, — нечто большее, чем отношения подданного и госпожи.

Он шагнул к выходу, но замер, когда она все-таки закончила свою реплику:

— Я бы хотела, чтобы ты тоже остался.

Его словно по лицу ударили. Он развернулся и неверяще посмотрел на нее. Мэва подошла так близко, что он почувствовал запах ее волос — травяной настой и не до конца смытый запах гари. Она не смотрела ему в глаза, разглядывала шрам на подбородке, полученный Рейнардом еще в первую нильфгаардскую, затем коснулась его, проследила неровную линию мозолистыми пальцами — ему показалось, что там вновь отверстая рана, горящая нестерпимым огнем.

— Теперь ты самый близкий для меня человек. У меня нет никого роднее тебя. Я не приказываю, не требую. Я прошу тебя, Рейнард.

Не дожидаясь ответа, Мэва отошла, а Рейнард поднял злой взгляд на непривычно молчаливого Гаскона. Тот все еще сидел на сундуке, в его позе чувствовалось напряжение, а в глазах Рейнард заметил растерянность. Гаскон тоже не ожидал такого поворота. Если бы он позволил себе хоть тень насмешки или намек на торжество или превосходство, Рейнард бы ни на секунду не задумавшись ушёл. Но эта растерянность и просьба Мэвы словно бы сковали его. Он стоял, словно истукан, а затем, сам не понимая почему, начал отстегивать крепление латного наруча.

Он поймал короткую улыбку Мэвы и заметил, как расслабились плечи Гаскона. Больше не глядя на них, Рейнард сосредоточился на том, чтобы снять доспехи. Вслед за железом в угол отправились гамбезон, сапоги и плотная льняная рубаха. В одних штанах Рейнард подошёл к бадье с остатками воды — впрочем, там была почти половина — и окунул в нее голову.

Пока он ополаскивался после долгого и тяжелого дня, Гаскон и Мэва, успевшие освежиться раньше, разделись. Мэва заплетала косу, Гаскон расстелил у одной из стен груду шкур и ковров — узкая походная кровать Мэвы явно не подходила для постельных увеселений.

В том, что они все делали, не было ни желания, ни страсти, ни тем более любви. Они словно бы вели подготовку к очередному походу или военному совету. Так зачем это?

Удерживая кусок чистого полотна на бедрах, Рейнард подошел. Он не мог отвести глаз от Мэвы: ее фигура была не очень женственной — широкие плечи и выраженная мускулатура принадлежали опытной воительнице, а не высокородной даме, и все же она была прекрасна.

Кинув на него взгляд через плечо, она сдвинулась ближе к Гаскону, освобождая место. Рейнард опустился на шкуры и замер.

Какое-то время все трое сидели неподвижно, не решаясь начать.

— Так что, кто самый отважный? — интонации Гаскона как всегда были шутливыми, но Рейнарду показалось, что он нервничает.

Мэва еще раз оглянулась на него, и на ее лице читалась решимость, как если бы она собиралась отдавать приказ о наступлении. А затем она склонилась к Гаскону, прикоснулась к его лицу, запустила пальцы в темные, слегка вьющиеся волосы, опустила руку на шею, на грудь, живот. Когда ее пальцы сомкнулись на отреагировавшем на ласку члене Гаскона, Рейнард и сам почувствовал легкое возбуждение. Движения Мэвы были резкими и отрывистыми. Видимо, ей было легче начать с Гасконом — именно его первым она попросила остаться, к нему первому прикоснулась. Но Рейнард хорошо знал ее: она всегда скрывала неуверенность за смелыми действиями.

Секунду он колебался, все еще не до конца уверенный в своем решении, а затем придвинулся к ней со спины, обнял за талию и мягко положил руку поверх ее ладони на члене Гаскона. Мэва остановилась. Глубоко вздохнув, как перед погружением в воду, Рейнард склонился к ее шее и поцеловал, одновременно направляя ее руку — более плавными, неторопливыми движениями. Она откинула голову, открывая ему горло и шею, и Рейнард почувствовал, что пьянеет, впиваясь губами в нежную кожу. Он поймал взгляд Гаскона, насмешливый и злой, разглядел его ухмылку, но ему было уже все равно. Он прикрыл глаза, отдаваясь ощущениям. Тепло ее тела передавалось ему, озябшему после купания в остывшей воде, и, проникая под кожу, где-то внутри разгоралось настоящим пожаром. Он почувствовал, как, охнув, Мэва прогнулась в его руках, и открыл глаза. Гаскон сжимал ее груди, перекатывая небольшие соски в пальцах, и она откинулась на плечо Рейнарда, подставляясь ласкам. Рейнард крепче прижал ее к себе, а Гаскон, придавливая их руки, склонился к ее шее с другой стороны. Зажатая между ними двумя, Мэва протяжно выдохнула, обхватила каждого из них за шею и пробормотала: «То, что надо».

И Рейнард перестал думать и анализировать.

Его руки ласкали Мэву, скользя по ее телу и то и дело натыкаясь на руки Гаскона, пока тот в какой-то момент не обхватил его ладонью за затылок, с силой вжимая пальцы в кожу. Рейнард оттолкнул его руку, выплюнув: «Иди на хер!», а Гаскон засмеялся и поцеловал Мэву в губы. Она вся подалась ему навстречу, вжалась, обхватила руками. Рейнард любовался изгибами ее тела, слегка поглаживая поясницу и ягодицы пальцами, а затем положил ладонь между лопаток и надавил. Мэва повалилась на Гаскона, и Рейнард, откинув мешающееся полотно, лег рядом, подперев голову рукой. К его удивлению, Мэва отстранилась от Гаскона и, притянув его за шею, поцеловала. Он почти навалился на Гаскона, но все, что его сейчас волновало, были ее губы, язык, ее горячее дыхание и ощущение, что он касается святыни. Когда дыхания стало не хватать, Рейнард вынужден был отстраниться, но Мэва не позволила ему. Перегнувшись через Гаскона, она надавила Рейнарду на плечи, прижимая его к полу, и вновь впилась губами в его губы. Он почувствовал, как вывернулся из-под Мэвы Гаскон, как приобнял ее сзади, и как его руки проскользнули между ней и ним самим. Как одна рука Гаскона сжала ее грудь, а другая скользнула по груди Рейнарда к его животу. Его собственные руки, зарывшиеся в волосы Мэвы, были слишком заняты, чтобы снова отпихнуть Гаскона. Да и не особо хотелось. Рейнард расслабленно откинулся, и губы Мэвы спустились на подбородок. Ее язык пробежался по шраму, и Рейнард смял ее волосы в пальцах, но она не остановилась, раз за разом прочерчивая влажный след. Мучительная, обжигающая ласка.

Ее поцелуи спустились ниже, на шею, превращаясь в ощутимые укусы, а когда на возбужденном, болезненно пульсирующем члене сжалась рука Гаскона, Рейнард застонал.

— Мог ли я представить, что мне доведется увидеть растерявшего всю свою чопорность Рейнарда? — промурлыкал Гаскон.

— Ты всегда так много болтаешь? — неразборчиво пробормотала Мэва куда-то ему в шею.

— Только когда мой рот не занят.

— Так займи его чем-нибудь, — посоветовал Рейнард, не особо задумываясь.

Он услышал, как усмехнулся Гаскон, понял, о чем он мог подумать, и протестующе замычал. Но тот не успел ничего предпринять, если вообще собирался, — Мэва оторвалась от Рейнарда и вовлекла в поцелуй Гаскона. Рейнард, у которого благодаря этому немного прояснилось в голове, вспомнил, что он тут не ради собственного удовольствия. Он приподнялся на локте, обхватил Мэву за ягодицы и притянул к себе. Легкие поцелуи в живот становились тем крепче, чем ниже он спускался. Гаскон, приобняв ее за плечи, мягко потянул ее на себя, и Мэва оказалась почти лежащей спиной на его груди. Рейнард сжал ладонями ее крепкие бедра и развел их стороны. Едва ощутимый запах ее возбужденного лона отозвался в нем дрожью, и он с жадностью припал губами к влажным складкам. Мэва выгнулась ему навстречу и застонала. Растянув пальцами кожу вокруг входа, он запустил язык внутрь, зарываясь носом в светлую курчавую поросль. Она подавалась бедрами ему навстречу, и Рейнарду приходилось крепко сжимать ее бедра, чтобы она оставалась на месте. Гаскон держал ее в объятиях, сминая в ладонях мягкую грудь и слегка покусывая шею, и очень быстро Мэва дошла до исступления, мечась в их руках с громкими стонами. Чтобы ее крики не привлекли внимания солдат, Гаскон накрыл ее губы рукой, успокаивающе шепча что-то в самое ухо.

Когда из ее груди вырвалось последнее полузадушенное «Ах», и тело сотряслось в спазме мощного оргазма, Рейнард отодвинулся, утирая губы и разминая шею, а Гаскон продолжал обнимать ее, прижимая к себе и слегка покачивая. Рейнарду и самому бы этого хотелось, но не отпихивать же мерзавца.

Мэва тем временем сползла на шкуры и расслабленно раскинула руки и ноги.

— Святая Мелителе, я уже и не помню, когда в последний раз испытывала что-то подобное.

— Милая, тебе непременно следует чаще себя баловать, — посоветовал Гаскон, хитро поглядывая в сторону Рейнарда.

— Гаскон, — позвала Мэва.

— Да?

— Заткнись.

— Как пожелает моя королева, — шутливо поклонился тот. В отместку Мэва закинула ноги ему на бедра и принялась дразнить легкими прикосновениями пальцев к сочащейся смазкой головке. Гаскон сразу же задышал тяжелее.

Откинувшись на остов кровати, Рейнард из-под полуприкрытых век наблюдал, как игривые, почти невесомые прикосновения наливаются страстью и желанием. Мэва то сжимала член Гаскона между стоп, то носком ныряла ему между бедер, поддевая и перекатывая яички. В ответ он щекотал ей подъем стопы и тер икры, но долго не выдержал. Скинул с себя ноги и навалился на нее. Мэва обняла его за шею, запуская пальцы в волосы на затылке, и широко развела ноги.

Гаскон двигался размеренно, с силой и напором, и Мэва под ним вновь стонала и извивалась. Рейнард не смог удержаться, сжал член в кулаке. Мгновенное облегчение столь же быстро сменилось нестерпимой потребностью продолжить, но он сдерживал себя, двигая рукой нарочито медленно, — ему вовсе не хотелось кончить так. Однако когда Мэва повернула голову в его сторону и посмотрела затуманенным, алчущим взором, это чуть не произошло. Он с силой передавил основание и стиснул зубы. Ему очень хотелось подползти к ним и сунуть член Мэве в рот, но он остался на месте, пережидая, когда отпустит подступивший оргазм.

Не он один оказался на грани — Гаскон, сдавленно ухнув, отпрянул от Мэвы и излился на шкуры. Он откинулся на спину, а она подползла к Рейнарду. Секунду смотрела ему в глаза, а затем села на него верхом. В тот же миг, как его член скользнул внутрь, в тесное, жаркое нутро, он не стерпел, и все-таки кончил. Мэва, настоящая, распаленная, невозможная, сидела на нем, и удержаться не было никакой возможности. Он схватил ее в объятия, сжал, зарываясь лицом в шею, вдыхая сводящий с ума запах ее кожи, и толкнулся глубже.

— Рейнард, — прошептала Мэва, крепко обнимая его. А ее внутренние мышцы сжали его не успевший еще опасть член, и Рейнард почувствовал, что готов на еще один заход. Его ладони скользнули по плечам и спине Мэвы, сместились на грудь и сжали ее. Он наклонился, лизнул по очереди соски и, перехватив под ягодицы, слегка приподнял Мэву. Она подхватила движение, и Рейнард окончательно потерялся в ощущениях.

Во второй раз он кончил, когда Мэва, ногтями впившись ему в плечи, откинулась назад, и содрогнулась в спазме. Рейнард тоже не помнил, когда в последний раз ему было так хорошо.

— Вина? — раздался откуда-то сбоку насмешливый голос Гаскона.

***

— Спасибо вам обоим, — сказала Мэва. — Мне действительно стало легче. И все-таки я бы хотела, чтобы мы больше никогда не вспоминали об этом.

— А я только хотел сказать: «Обращайся». Но раз ты настаиваешь. — На лице Гаскона не было разочарования.

— Конечно, — соврал Рейнард своей королеве. — Никогда.

Раньше он не позволял себе даже мысли о Мэве как о женщине, но после произошедшего он уже не сможет загнать этого зверя обратно, в самые дальние, самые темные уголки души. Зверь внутри него почуял голод. Он больше не станет спокойно таиться в глубине.

Как же он сейчас ненавидел Гаскона!

Название: Раздень меня, если сможешь
Канон: The Council
Пейринг/Персонажи: Луи де Рише/Эмили Хиллсборроу
Формат работы: текст
Категория: гет
Жанр: PWP
Кинки: нижнее белье
Тема тура: все в кружевах
Рейтинг: R
Размер: 2570 слов
Примечание: Эмили одета в наряд, соответствующий эпохе и ее высокому положению, а не в декольтированное до пупа нечто, как в игре

— Эмили. Что вы делаете в моей комнате?

Время за полночь. Для знатной дамы — совсем не подходящее время для визита. Особенно, если дама находится в покоях холостого мужчины. Особенно в его спальне.

Но герцогиня Хиллсборроу вовсе не кажется смущенной, и Луи понимает, что истолковал ее намеки правильно. Она аккуратно поправляет высокую прическу и осведомляется светским тоном:

— Есть один вопрос, который меня очень занимает.

— Что ж, я слушаю.

— Луи, мы с вами оба состоим в ордене. Давайте будем друг с другом откровенны. Я с большим интересом следила за парижским скандалом, связанным с фон Бонхертом. Вы у него что-то украли, если мне не изменяет память.

Ах вот оно что.

— Вы про книгу всех тайн? «Аль-Азиф»?

— Именно, Луи. Неплохая добыча, не так ли?

— О, еще бы! Мы сразу забрали ее, как только нашли.

— И где же сейчас книга?

— Как ни удивительно, но прямо здесь, на острове. Моя мать взяла ее с собой.

— Как занятно… — задумчиво протягивает Эмили. — Но зачем Сара приехала сюда? Что она задумала?..

— Матушка планировала узнать, кому именно фон Бонхерт собирался продать книгу.

— И кому же?

— Понятия не имею. Но матушка думала, что этот человек непременно себя проявит на приеме у лорда Мортимера.

— То есть, это кто-то из нас?

— Верно. Кстати говоря… это, случаем, не вы?

— Сожалею, но нет. — Эмили качает головой, и видно, что она и вправду немного расстроена. — Я сама планировала ее украсть, но вы меня опередили. Что ж, благодарю за информацию, Луи. И достаточно уже болтовни.

Он подходит к герцогине. Сегодня она попросила называть ее по имени, но Луи все еще чувствует себя скованно в ее обществе. Когда он обхватывает ее тонкий стан, под которым ощущается жесткий корсет, он делает это неловко. Но Эмили, если и испытывает неудобства, никак это не показывает. По ее лицу вообще сложно что-либо прочесть: годы интриг и придворной жизни научили ее общаться холодновато-вежливым тоном, нося на лице непроницаемую маску.

Но сию минуту, когда их уста соединяются, а дыхание переплетается, Луи чувствует живую женщину. Из плоти и крови.

Эмили отрывается от его губ, отступает вглубь спальни, ближе к кровати. Качнув бедрами, встает в красивую позу, изящно складывает перед собой тонкие руки. На губах — еле заметная полуулыбка, с хитрецой и вызовом.

— Достойное начало, но справитесь ли вы с продолжением?

— Что вы имеете в виду?

— Очевидно, что для воплощения задуманного нам придется скинуть наше облачение. И вам придется самому раздеть меня, Луи. Я могла бы позвать служанку, но ее может кто-то увидеть и проследить за ней.

Луи усмехается.

— Не волнуйтесь, Эмили. Вы в надежных руках. Мне уже приходилось сталкиваться с подобными трудностями, но я успешно их преодолевал.

— В самом деле?

Луи принимает вызов. Улыбается одними уголками губ и подходит ближе.

Итак. С чего начать, если желаешь раздеть знатную даму?

Обычно Луи начинал с фишю. Луи не нравится эта дань притворной скромности у кумушек и девиц среднего сословия, которая по необъяснимым причинам перекочевала в туалеты высокородных дам. Платок, прикрывающий грудь, скажите, пожалуйста!

Но герцогиня Хиллсборроу не скромница и даже не пытается казаться ею. Ее грудь не прикрыта, а на шее красуется только черная бархотка из кружева — узкая, с крохотным рубином посередине, оттеняющая белизну кожи хозяйки. Но бархотку Луи не тронет. Он снимет ее потом, когда Эмили ляжет на его кровать и красиво и томно изогнет руки, призвав к себе… Или не снимет вообще.

Возможно, стоит начать с митенок. Луи берет руки Эмили в свои и нежно целует запястье. Ранее митенки носили только женщины низшего и рабочего сословия, но с недавних пор они перебрались и в гардероб парижских и лондонских модниц. Конечно, митенки Эмили не похожи на вязаные грубые изделия на руках хозяйки трактира или мельниковой дочки. Это тонкая кожа, отделанная кружевом, прихваченная на запястьях круглыми пуговками из черненой стали. Ни заломов, ни затертостей. Новенькие.

Луи расстегивает митенки, ослабляет их, стаскивает петлю со среднего пальца. То же проделывает и с другой рукой. Эмили послушно поворачивает руки и пальцы, куда просит Луи, но не помогает ему.

Теперь, наконец, займемся верхним платьем. Чтобы скинуть с плеч Эмили эту ненужную обузу, нужно прежде всего расстегнуть пояс — и это куда сложнее, чем кажется.

Луи становится на колени перед герцогиней — так, что его лицо (точнее, нос, который Луи всегда любил совать в чужие дела) оказывается напротив талии Эмили. Он оглаживает корсаж и смотрит ниже, туда, где под поясом скрыты завязки других юбок.

Пояс — широкая атласная лента черного цвета с единственным украшением — пряжкой. На пряжке нет ни вышивки, ни драгоценных камней, только черные ленты, вышитые по краям золотым, присборенные таким образом, что напоминают лепестки. А в центре — крупная пуговица, обшитая тем же черным атласом, — сердцевина цветка. Пряжка напоминает большую траурную маргаритку.

— Эмили, почему вы носите только черное? — спрашивает Луи.

— Странный вопрос, друг мой. Я ведь вдова, — отвечает Эмили таким тоном, что непонятно — она искренне или насмехается.

Да, она вдова, только вряд ли она лила по мужу горькие слезы, думает про себя Луи. Да и, если он правильно помнит, положенный приличиями срок траура по герцогу давным-давно прошел.

— Вам помочь, Луи? — осведомляется Эмили. — Женские ухищрения в красоте порой слишком хитроумны…

— О нет, не стоит. Разгадывание загадки и втрое не так привлекательно, если есть подсказка.

Итак, пояс. Был бы перед ним мужчина, тут был бы обычный ремень, а с ним все просто. Вынуть полоску кожи из-под металлической рамки, оттянуть в противоположную сторону, чтобы шпенек вышел из дырки, и вуаля! Но это пояс на дамском вечернем платье, и эта загадка, вероятно, не из легких.

Луи оглаживает пуговицу, забирается с другой стороны атласной ленты. Ага! Вот и крючок.

— Надо же, Луи, — воркует Эмили, и по тону слышно: самые сложные загадки еще впереди. Но он удивит ее.

Луи бросает пояс на пол и встает с колен. Любой другой на его месте попробовал бы сразу стащить верхнее платье с порцелановых плеч герцогини, но Луи знает: еще не все. Теперь нужно отстегнуть стомак.

Верхнее платье Эмили не застегивается на груди, следовательно, корсаж у него прикреплен отдельно, декоративной вставкой — тем самым стомаком. Луи обшаривает платье по бокам, ищет, где же приколот корсаж. Чувствует булавки, скрытые атласными отворотами. Аккуратно вынимает одну булавку — длинную, стальную, с крохотной белой головкой.

— Будьте аккуратнее, Луи, — предупреждает Эмили. — Постарайтесь не терять булавки. Я же не пойду потом по коридору в одном корсете. Это верх неприличия.

— Ни в коем случае этого не допущу, — уверяет ее Луи. Берет шкатулку с туалетного столика и демонстративно кладет туда булавку.

— Благодарю вас. Очень предусмотрительно.

Луи двигается снизу вверх, вынимая булавки по одной, складывая каждую в шкатулку. Ни одна не потерялась. Эмили довольна.

— Должно быть, вам не впервой раздевать знатную даму?

— На моих устах — печать молчания, — смеется Луи. — Некоторые вещи, Эмили, стоит оставить в секрете.

— О, как вы правы.

Наконец стомак отстегнут, и можно скинуть с плеч верхнее платье. Эмили поводит плечами, освобождаясь от ноши, разминается. Нижнее белье на ней тоже черное — корсет, несколько нижних юбок, накладные карманы. И только шемиза — молочно-белого цвета, тонкая, просвечивающая в огоньках свечей. Кажется, шелк или батист. Луи представляет, что уже скоро проведет руками и по ней, и предвкушает.

От Эмили пахнет лавандой и фиалками — очень женский, очень сладкий, но холодный запах. Вдалеке держит на расстоянии, вблизи — кружит голову.

Голова у Луи и вправду немного кружится.

Он хочет отстегнуть карманы, но Эмили поспешно делает это сама и откладывает в сторону, подальше. Луи усмехается про себя. Что хранит в них Эмили? Письма, не предназначенные для чужих глаз? Духи и сладости? Ключики к тайникам в особняке лорда Мортимера? Будь он герцогиней Хиллсборроу, он бы тоже не хотел, чтобы кто-то узнал, какие секреты он носит под юбкой.

Первая нижняя юбка — из модной нынче тахты. Она жесткая, хорошо держит форму, шуршит при движении. Края — грубоватое кружево, свисают к полу острыми треугольниками. Луи развязывает ленты, на которых она держалась. Эмили поднимает руки вверх, чтобы Луи мог снять эту деталь гардероба.

Вторая нижняя юбка — из батиста, спускается лишь немного пониже колен. Плотная, но мягкая. Греет ноги, приятна телу. Луи снимает и ее.

Остался корсет. Эмили протягивает Луи конец атласной шнуровки, в глазах озорство и вызов — знает ли он, как с этим обращаться?

Луи улыбается. Руки его шарят под шнуровкой, находят жесткий бюск. Некоторые легкомысленные дамы гравируют на своих бюсках романтические послания от любовников или коды к шифрам, если состоят в заговорах и ведут тайную переписку. Вряд ли Эмили настолько легкомысленна. Все свои тайны она держит при себе.

Луи осторожно вынимает бюск, кладет на столик. Берется за шнуровку корсета — она сделана крест-накрест, а не как обычно, правосторонней спиралью, следовательно, герцогиня затягивала корсет не сама, а воспользовавшись помощью камеристки. Луи распускает атласные ленты, ослабляя давление, пока корсет не становится достаточно свободным, чтобы его можно было стянуть через голову.

Эмили кладет корсет на ближайший стул и остается в шемизе, чулках и туфлях.

Луи целует Эмили, шаря жадными руками по ее телу, пока еще скрытому шемизой. Тонкий, почти прозрачный шелк, который ласкает и холодит одновременно. Шелковая шемиза — недешевое удовольствие, но, вероятно, герцогиня Хиллсборроу, приближенная королевы Англии, может себе такое позволить.

Луи опускается на колени, продолжая ласкать тело герцогини через нижнюю рубашку. Он мог бы давно снять и ее, этот последний оплот кажущейся скромности, но не торопится, наслаждаясь ощущениями.

Любопытно, но молочно-белая шемиза — единственный предмет гардероба Эмили, который не пахнет лавандой и фиалками. Только крахмалом и… Что-то знакомое. Какая-то пряность. Луи подносит ткань к лицу, вдыхает. Ага, так и есть — гвоздика. Накануне Революции, когда они с матушкой жили в Париже в их собственном доме, горничная, следившая за их одеждой, часто пересыпала нижнее белье гвоздикой. Говорила, что так оно сохраняет свежесть. И еще говорила, что…

— «Белое белье — знак нравственной чистоты»… — повторяет ее слова Луи. Больше для себя, чем для Эмили.

— Неужели? — коротко усмехается Эмили. — Что ж, полагаю, я могу быть спокойна за собственную нравственность.

Руки Луи опускаются к чулкам — тоже шелк, но не тканый, а очень тонкого вязания. Чулки скреплены золотой атласной лентой, а пряжка выполнена в виде уже знакомой траурной маргаритки — черные ленты присборены и сшиты, посередине круглая сердцевина. Миниатюрные копии такого же цветка на поясе, который сейчас лежит на ковре, рядом с раскрытым чемоданом и туалетным столиком.

Теперь туфли: красиво изогнутая линия, крепкий широкий каблук, широкий сверху, немного уже снизу. Эмили любит гладкие глянцевые ткани, но туфли ее обшиты не тканью, а черной кожей — смотрится не так роскошно, зато гораздо надежнее. Эти туфельки не развалятся после первого бала или парочки званых вечеров.

— Браво, Луи, — воркует Эмили и скидывает туфли. — Вы знаток женского гардероба. Могу вас уверить, что далеко не все мужчины моего круга могут с такой ловкостью расшнуровать корсет или достать все булавки из корсажа, не помяв ленты.

— Даже Его Величество Георг III?

Луи на самом деле неинтересно, насколько английский король сведущ в амурных делах. Зато ему интересно, насколько хорошо — или насколько близко — его знает герцогиня Хиллсборроу.

— Не говорите глупостей. Его Величество верен своей жене. Кроме того, ни одна модница в своем уме не допустит его до своего платья — в приступах порфирии он совершенно невменяем. И хватит уже болтать. Раздевайтесь сами…

Только сейчас он понимает, что сам-то даже слишком одет — на нем по-прежнему пальто и сапоги. Слава Богу, со своей одеждой он может справиться гораздо быстрее.

По сравнению с вечерним нарядом Эмили одежда Луи выглядит неприглядно. Особенно плащ. Темная кожа истерлась на локтях, плечах, возле подмышек; края воротника и рукавов страшно истрепаны. Но Луи никак не может с расстаться с этим плащом. Отчасти потому, что он так хорошо подогнан по фигуре (а откровенно говоря, фигура Луи далека от стандартов мужской красоты: он тощий, узкоплечий и неуклюжий, поэтому сюртуки и плащи каждый раз приходится перешивать), отчасти потому, что Луи в глубине души нравится эпатировать высокую публику.

Этот плащ — проверка. Кто-то судит книгу по обложке, а кто-то предпочитает сначала ее прочесть. Луи не по пути с первыми. Он уважает вторых.

Эмили сегодня ночью с ним, значит, она заинтересована прочесть книгу до конца.

Раздевшись до рубашки и нижних панталон, Луи падает на кровать рядом — получается неловко, кровать даже немного скрипит под его весом. Эмили обвивает его шею своими прохладными тонкими руками, прижимает ближе. Луи снова чувствует холодный и дразнящий запах лаванды и фиалок.

Они целуются, а Луи внезапно беспокоится: что, если его мужественность не ответит на призыв дамы должным образом? Но Эмили расслаблена, ее движения, поцелуи и ласки быстро убирают эту тревогу, и все оказывается в полном порядке.

Когда она просит его лечь на спину, а сама забирается наверх, его солдат уже давно рвется в бой. Эмили оседлывает его, раздвигает ноги пошире и начинает сладкую любовную скачку, древнюю, как сама война, рождение и смерть. Отсюда, снизу, тело Эмили подобно телам древнегреческих богов, что высекал Микеланджело: широкие гладкие плечи, маленький пленительный рот, полные круглые полушария грудей, холмик живота.

Но скульптуры — мертвы, застыли в веках, а Эмили здесь, с ним, живая, разгоряченная и отстраненная. Мелкие темные соски подрагивают в такт движениям (на мгновение Луи кажется, что под ее левой грудью он видит тонкий, давно заросший шрам), острый язык облизывает пересохшие розовые губы, длинные пальцы оглаживают живот — и ниже, там, где соединяются их тела.

Эмили скачет все быстрее, все сильнее, и вдруг замирает, запрокинув голову к потолку, затыкает ладонью рот и дрожит всем телом. Выдыхает. Луи хватает ее за бедра, двигается, хочет закончить их ночную схватку, но Эмили отводит его руки и слезает с него.

— Простите меня, Луи, но нам придется проявить некоторые… предосторожности, чтобы мать-природа ненароком не причинила нам неудобств. Понимаю, вам несколько… дискомфортно, но позвольте помочь вам, чтобы наша история получила должное завершение.

Луи немного обескуражен, однако не может злиться на герцогиню: в ее положении подобные предосторожности не лишние.

— Я весь ваш, друг мой.

Пальцы Эмили — гибкие, тонкие, длинные, словно паучьи лапки, — обхватывают его мужской орган, все еще мокрый от женских соков, и ловко двигают туда-сюда. Завораживающее зрелище, по правде сказать. Луи наблюдает за этим, подобно тому, как ценитель живописи наблюдает за работой мастера, внутренне посмеиваясь над собой и чувствуя, как удовольствие нарастает все сильнее и сильнее. Наконец — о, как скоро! — пик наслаждения настигает его; на жалкие полмига он замирает, ослепленный мистическим светом, а потом расслабляется и возвращается в размеренность обычной жизни.

Надо открыть глаза, думает про себя Луи. Надо открыть глаза, спросить Эмили о чем-нибудь обычном, мелком, бытовом, или хотя бы обнять ее покрепче, пусть даже из банальной благодарности. Но дремота наваливается на него сладким пушистым пленом. Еще минуту…

Он видит перед собой снежные вершины гор. Твердые, огромные, сияющие на солнце пласты снега. Один пласт дрожит, срывается с места, и вот лавина мчится по склону, сминая все на своем пути, добирается до него, больно бьет в грудь, залепляет глаза и рот…

Луи вздрагивает и просыпается. Эмили — почти полностью одетая — стоит возле туалетного столика. Часы в соседней комнате бьют два раза.

— Я должна идти, Луи, — вздыхает Эмили. — Хотелось бы остаться до утра, но нельзя, чтобы о нас пошли сплетни.

— Разумеется. До завтра. Берегите себя.

Луи встает и провожает герцогиню до дверей. Открывает двери, предусмотрительно выглядывает в коридор, желая удостовериться, что никого нет. Все в порядке: коридор особняка пуст. Эмили выскальзывает из его покоев темной неприметной тенью, пожимает ему руки на прощание и уходит.

Луи возвращается в спальню и снова засыпает, и на этот раз ему снится женское нижнее белье — шуршащие юбки, жесткие кружева, гладкая сорочка и ленты, ленты, ленты… Он собирает все в охапку, нюхает, бесстыдно погружаясь лицом в ткань, и снова мнет, мнет, мнет, чувствуя аромат лаванды и фиалок.

@темы: 1 тур, The Witcher, гет, фанфикшен, Pillars of Eternity, кинк: вуайеризм, кинк: групповой секс, кинк: UST, The Council, Игры. Кинки. Упорос, кинк: неозвученные чувства, кинк: нижнее белье, командное участие, Dragon Age

---

[anongamer]

Название: Самая прекрасная девушка на свете
Канон: Pillars of Eternity II: Deadfire
Пейринг/Персонажи:Хранитель/Майя, Рекке
Формат работы: фанфик
Категория: гет
Жанр: романс, юмор
Кинки: женская брутальность
Тема тура: «Кот все видел»
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 463 слова
Предупреждение: сомнительный юмор
Примечание: Автор увидел заявку про овипоцизию, погуглил и немножко упоролся)) Написано исключительно на поржать


Вечерние звезды обсыпали небосклон густо, будто сахарная пудра – рауатайский сладкий пирог. Хранитель стоял, опершись о фальшборт и любуясь лунными отблесками в темной воде. «Непокорный» на всех парусах шел обратно к Некитаке, и Хеми, почесывая пах, мысленно подгонял корабль. Он в первый раз ушел в настолько долгий рейс, оставив Майю на берегу, и здорово по ней соскучился. Еще раз вспомнив свою великолепную подругу во всех подробностях, Хеми душераздирающе вздохнул. Так громко, что это услышал даже Рекке, прогуливающийся по палубе неподалеку.

– О чем грустишь, капитан? – поинтересовался он дружелюбно.

– О самой прекрасной девушке на свете, – отозвался тот честно. – Самой красивой, самой желанной и самой крутой.

– Наверное, она настоящая королева красоты, а? – подмигнул ему Рекке.

– Да королева ей в подметки не годится! – с горячностью воскликнул Хеми. – У Майи такие глаза… Будто два бездонных колодца на ту сторону мира – упадешь и никогда не разобьешься, потому что будешь падать вечно. А ее улыбка – величайшее чудо и редкость, будто обе луны встретились на небе и вызвали такой «прилив любовников», что мир содрогнулся от восхищения и страха и упал в пучину.

Рекке удивленно приподнял свои рыжие брови, и Хеми, вдохновленный его реакцией, продолжил:

– У Майи такие зубы – белоснежные, крепкие, острые. Когда она кусает тебя за шею, ты прощаешься с жизнью, а когда отпускает – рождаешься заново. А грудь у Майи пышная и мягкая, как облако, она волнуется, как высокая волна, когда Майя шагает по палубе. В эту грудь хочется зарыться лицом и утонуть в ней навеки. А бедра у нее гладкие, мощные, несокрушимые, словно адровые столбы, она может сдавить тебя ими и выдавить душу из тела, как ветер биауак.

Лицо Рекке вытянулось еще больше, Хеми счел, что его речь производит правильное впечатление и драматически повысил голос, окончательно впадая в раж:

– У Майи такая задница – крепкая, как орех. Да она ею сама орехи колоть может! Да что орехи – камни! А яйцекладом может подковы гнуть и кости плющить!

– Яйцекладом? – переспросил Рекке слабым голосом. Взгляд у него сделался окончательно стеклянным.

– Яйцекладом, – подтвердил Хеми. – Мы же аумауа, наши женщины несут яйца. Наши женщины настолько круты, что могут сами подкатывать к мужикам свои яйца! Наши женщины настолько круты, что могут сами себе приготовить омлет!

– Ты имеешь в виду… О-о, – потрясенно охнул Рекке.

Хеми раскатисто захохотал, а потом прибавил мечтательно:

– Когда-нибудь Майя снесет для меня дюжину яиц, не меньше… – от мыслей об этом у него снова зазудело в паху, и Хеми в очередной раз душераздирающе вздохнул. А потом посмотрела на застывшего, как соляной столб Рекке: – Но что-то ты притих, друг мой. С тобой все в порядке?

– Та-а, – протянул тот странным тоном. – У меня слишком живое воображение. Я все это увидел, будто наяву и слегка… э-э-э… Пожалуй, я пойду и прогуляюсь по корме, капитан. Спокойной ночи.

– Но скажи же, моя Майя удивительная женщина, а?! – крикнул Хеми ему в спину.

– Та. Удивительная, – кивнул Рекке, удаляясь. – Хорошо, что я встречу ее подготовленным…

@темы: 1 тур, гет, фанфикшен, Pillars of Eternity, индивидуальное участие, Игры. Кинки. Упорос, кинк: женская брутальность

---

Игры. Кинки. Упорос. 1 тур

[igrokink]

Итак, наши дорогие любители пиксельных человечков, мы рады сообщить, что первый тур мультфандомного феста "Игры. Кинки. Упорос" начинается!

Мы искренне надеемся, что вы наточили свои рабочие инструменты и затаились в ожидании тем, и что несмотря на отсутствие заявившихся участников нас ждут прекрасные работы от истинных энтузиастов кинка

Напоминаем кратенько правила:
- тур стартует сегодня
- выкладка работ с пятницы 20.11 (с 22:00 по Мск) до воскресенья 22.11 (до 23:59 по Мск)
- можно выкладываться командно. Тогда выкладка должна быть от командного акка и желательно под командной заглушкой с названием
- оргминимума не существует
- можно выкладываться индивидуально. Тогда можете взять наши заглушки внизу поста
- пожалуйста, используйте для работ шапки из этого поста
- сохраняйте анонимность и не разглашайте авторство работ до конца феста
- индивидуальные участники могут выкладывать работы от твинков и гостевых акккаунтов, в том числе от общественного акка "анонимный геймер" (пароль внизу поста)
- работа должна содержать кинк и подпадать хотя бы под одну из тем тура. Допускается максимально широкое толкование тем, не зацикливайтесь на буквальном их значении

Ну а теперь - самое интересное! Темы тура, господамы!
1. все в кружевах
2. вселесби АУ
3. 2+1... +1... +1...
4. расплата
5. кот все видел

Давайте как следует упоремся и возгоримся! Больше adult content'а, больше секса, больше кинков

общественный акк

логин

anongamer

пароль

kAq-S9h-ub5-i7g

код шапки

<b>Название:</b> (если нет, то ***)
<b>Канон:</b>
<b>Пейринг/Персонажи:</b>
<b>Формат работы:</b>
<b>Категория:</b> джен/гет/слэш/фемслэш
<b>Жанр:</b> 
<b>Кинки:</b> 
<b>Тема тура:</b> 
<b>Рейтинг:</b> G/PG/PG-13/R/NC-17/NC-21
<b>Размер:</b> (для текстовых работ) Х слов
<b>Предупреждение:</b> (если есть)
<b>Примечание:</b> (если есть) 

заглушки для индивидуалов

<img src="https://secure.diary.ru/userdir/3/5/3/2/3532880/86946965.jpg">

<img src="https://secure.diary.ru/userdir/3/5/3/2/3532880/86946966.jpg">

@темы: Игры. Кинки. Упорос, организационное